И вдруг захотелось ему съездить в свой институт, пройтись по гулким коридором, галдящим аудиториям, поболтать с однокурсниками…

До института, однако, он не доехал, потому что к нему в переулке пристали трое парней.

– Эй, Гарик, – окликнул один неприятно-хриплым баском, – не хочешь с нами прогуляться?

Петя посмотрел на его хищную тупую физиономию, и разом накатил такой жуткий страх, что он не смог ничего вымолвить, лишь отрицательно помотал головой.

– Как это не хочешь, я тебя приглашаю, Гарик, – хищный ухватил Петю за локоть. Петя вырвался и побежал между машин, двое других парней бросились ему наперерез. Петя увидел мужчину с портфелем, идущего в сторону вокзала, и бросился к нему.

– Эй! – крикнул, как знакомому. – Я передумал, я с тобой! – Мужчина сделал вид, что не услышал, даже отвернул голову в противоположную сторону. Петя всё равно пристроился рядом, панически оглянулся: парни двигались в параллель, потихоньку отставая. Тот, с хищным оскалом который, крикнул:

– Ну, ничо-о, Гарик! В другой раз не отвертишься!

И вдруг Петя точно провалился в чёрную яму. Секунду-другую летел в кромешной темноте, а… а затем очутился совсем в другом месте – идущим по пустынному тротуару. Сил, однако, удивиться и поразмыслить над столь ошеломительным фактом, у него не осталось, и он отодвинул это на потом…

Приехав домой, сразу лёг в постель, потому что чувствовал себя отчаянно мерзко: его мучил стыд за тот животный страх, который он испытал. Он бы хотел поговорить об этом с кем-нибудь, но не с матерью и не с бабулей, ехать же на дачу к отцу было поздно… К тому же… к тому же, он не был уверен, что тот страх он не испытал во сне. Ну да, там же были сугробы, а тут пока что осень на дворе…

За ним гнался волк. Он же, человек, убегал. Затем в отчаянии, видя, что не в силах оторваться, стал нападать сам – тыкать в его пасть не то палку, не то щётку на ручке. Проснулся с бешено бьющимся сердцем, в ледяном ознобе. Панически вскочил и стал простынёю вытирать с себя пот. Долго после этого не мог заснуть.

…Какой-то провинциальный городок, но – и это чувствуется – с известным прошлым, и с большим университетом или чем-то таким же важным и карнавальным. Повсюду разлито солнце, по-городскому шумно, загульно, весело.

Он у какого-то ларька переглядывается с симпатичными девчатами, одна из них, самая смешливая, вдруг оступается и скатывается по ступенькам, но каким-то чудом благополучно приземляется и ошеломлённо смеётся, сама, очевидно, удивлённая таким удачным кульбитом… И ему тоже радостно за неё: не ушиблась.

Небольшой бассейн, а рядом коряги, корни спиленных деревьев, вывернутые кверху. Неожиданно начинает проваливаться земля под ногами, водоворот воды засасывает несколько человек под эти корни, и его – под самый уступ берега, вот-вот готовый обрушиться. Паника. Люди, подминая друг друга, барахтаются в грязи, стараются выбраться… А он, непонятно почему, затаивается, набрав воздуха в грудь, и, когда свалка заканчивается, выныривает и выбирается на твёрдый сухой берег. И тут же земля накрывает то место, где он только что находился. Крики, стон, мольбы о помощи… А он бежит по лестницам университета, уворачиваясь от бетонных обломков с потолка, перепрыгивает потоки грязи, успевает проскользнуть в безопасную зону.

– Лучше вообще не спать!

Стараясь не шуметь, поспешно одевается. Не в силах больше видеть эти сны, он не может также находиться здесь. Проходя мимо комнаты, где спит мать, прислушивается, затем осторожно открывает входную дверь, выкатывает свой велосипед…

Вансан уже засыпал – в полнолуние это давалось ему с трудом, – как услыхал дребезжание подъехавшего велосипеда. Затем дёрнули дверь, быстро провернули ключом в замке и, не включая свет, решительно затопали на второй этаж. И хотя Вансан успел сообразить, что так явиться мог только сын, тем не менее, испуганно сел на кровати.