Валюху забрала к себе жена бригадира. Ольга Трофимовна только молча гладила плечо молодой женшины, она не теряла надежды так быстро, ей и на Каспии приходилось ждать, когда они с Николаичем там жили… За двадцать лет сколько слез выплакано, а девчонка – что ж, пусть поплачет, слеза бабья тяжесть с собой уносит…

А рыбаки третьи сутки сопротивлялись Балтике, которая все пыталась их подмять. И знали, что их ищут: иногда слышали самолет. Он пролетал, и становилось страшнее – умирать сызнова не хотелось.

Дмитрий Проходов чувствовал себя виноватым и ломал пальцы в остывшем двигателе. И, выглянув, снова прятался под плащ-палаткой, которой он обтянул движок. Там было страшно темно, и громче била волна. Но хуже было видеть сведенные в кулак лица, обращаемые к нему взгляды – как же, как, ну?!. Может быть, они и не винили его, но смотреть на них он не мог.

Они сорвали голоса и уже потеряли силы кричать вновь пролетающему самолету, но все же сипели, словно там их могли услышать. А потом – неожиданно близко и огромно, хотя он вовсе и не был таким большим, – увидели траулер и его черный борт над собой, и людей в зюйдвестках на этом борту. Люди кричали непонятно, не по-русски, но разве это имело какое-то значение – это все равно были люди, датчане или финны или кто там, они были свои – моряки…

… – Реви, девка, реви – легче будет. Дитё бы вам завести, да это дело наживное… вот вернутся. Реви: вернутся, тогда никак солонить нельзя, – успокаивала Ольга Трофимовна женщину.

Резко рванул по комнате сквозняк. Заорал с порога мальчишка, старший сын соседей Санька: «Там траулер подходит, теть Оля! И баркас на буксире…»

– Вот видишь… – всхлипнула Ольга Трофимовна. – Ждешь их, чертей мокрых…

Траулер уже швартовался.

Рыбаки с баркаса, худые и переодетые в робы да свитера спасателей, кутались на палубе в полушубки. Дмитрий увидел жену.

И не забыть ему вот этих женских опрокинутых глаз, расплавленных обрадованным горем. А бригадир степенно обнимал жену, и Ольга Трофимовна, словно ничего и не случилось, и они только сегодня расставались, что-то бурчала про щетину и пропахлость табачищем.

– Ди-има-а! Уедем, сразу уедем, – шепотом кричала Валюха, а Дмитрий поправлял ей платок и согласно кивал, и улыбался, потому что, когда их везли домой, облазил траулер и в машинном отделении посмотрел на работу, и теперь уж точно перейдет на большое судно, он и с Николаичем договорился – поддержит его уход перед начальством. На новый траулер порекомендует, у него везде друзья…

А будильник тогда бригадир выбросил за борт.

И придется теперь покупать новый.

«…Мозоли, как шевроны.

Шевроны, как мозоли.

По-флотски макароны

Я сдобрил крепкой солью.

Та соль.

Как в парусах сырых,

Во мне еще живет,

Во-первых.

Ну, а во-вторых, —

до свадьбы заживет…»

(С. Симкин, «Четвертое море»)

…НАКОНЕЦ-то последняя сетка из ста двадцати сбросила на борт три рыбины. Размалеванный концевой буй взобрался на борт и, описав плавную дугу в воздухе, солидно утвердился в кругу собратьев.

– Ша-ба-аш!

На палубе внезапно наступившую тишину закреплял последними ударами молоток бондаря. Матросы доставали влажные сигареты, с удовольствием вытягивали ноги в сапогах, оклееных чешуей по самые бедра. Лениво переругивались.

– Рубка-а-а! Воду на палубу-у!

Слышится перезвон телеграфа, затем мерные выхлопы двигателя. Позвонили на обед. В салоне висит пар и сдобные проперченные шутки.

Удерживая горячую миску, осторожно вплывает радист. У каждого к нему дело: он на земле одним ухом стоит.

– Володя, куда идем? Картину махать?

– Тебе бы только киношку… Число сегодня какое? – тридцать первое! К «семьдесят восьмому» за посылкой идем. Новый год встретим что надо: даже елку шлют с базы.