Оля запрещала мужу ложиться к себе в постель, чтобы лишний раз не двигаться самой, потому что доктор не велел. Не давала гладить живот и чаще всего изображала усталость и пару раз даже имитировала сон.

Отталкивать Руслана, в виду обстоятельств тянувшегося к ней больше обычного, было больно, но необходимо. И Оля отталкивала, а, оставшись одна, плакала, кляня себя и жестокую судьбу.

Визиты матери тоже не прибавляли сил.

- Когда ты разговаривала с Ритой последний раз? И как ты ее выносишь, я не понимаю!

- В чем дело?

- Попроси ее больше не одеваться, как продажная женщина - в конце концов, на улице не май месяц и она носит моего внука!

- Мама! Она носит своего ребенка, он пока не наш.

- Скоро будет наш. Я вчера читала договор, который подготовил для нее Павел, не подкопаешься. Ты только раньше времени ничего не ляпни!

- Ну, мам!

- Просто сделай, как я говорю. Без “ну, мам!”

- Я и так все делаю, неужели ты не видишь? Три месяца изображать прикованную к постели, не давая Руслану даже шага сделать в мою сторону, думаешь, это легко?

- Ну, видимо да, раз полгода назад ты решила соврать ему о своей беременности и, наверное, как фокусник, вытянуть ребенка из шляпы? …Нечего сказать? Вот и славно. Поэтому переставай жаловаться и бери себя в руки - Рите носить до декабря - отдыхай, читай больше книг по материнству. На твое счастье, папа уговорил Руслана отвлечься на работу, так что воспользуйся свободным временем разумно.

- Ты его попросила?

- Милая, только подкинула здравую мысль - насколько тебе известно, решения твой папа принимает сам.

- Спасибо…

- Боже, ты сама еще ребенок! Рано тебе собственных иметь, но ничего уже не поделаешь…. - Лариса встала, махнула Оле на прощание ухоженной ладошкой и вышла.

Мать никогда ее не обнимала.

Даже когда Оля маленькая плакала над разбитыми коленками или порванными любимыми джинсами. Пара ничего не значащих слов, которые быстро перерастали в раздражение, если Оля продолжала ныть, напутствие подтереть сопли и быть сильной - вот и все воспоминания о материнской любви из Олиного детства.

Поэтому единственным человеком, чьи визиты приносили ей хоть какое-то успокоение, была Рита.

Сегодня она пришла чуть позже обычного и, бросив пальто Оле в ноги, подуга растянулась на кресле и вздохнула. Ее фигура почти не изменилась, ни грамма лишнего веса на руках и бедрах, только живот, как литой и упругий бочонок выдавался вперед.

- Ого, а вы тоже уже большие! - улыбнулась Оля и Рита ответила:

- Не больше вашего!

- Думаешь? - она испуганно скомкала край одеяла - неужели перестаралась?

Бутафорский живот, который Оле привезли на прошлой неделе, сначала показался огромным, но врач заверила, что он соответствовал третьему триместру беременности.

Эластичный, почти идеально подходящий по цвету к ее коже, с липким слоем по периметру, он ознаменовал начало личного Олиного ада на земле.

Потому что она приклеивала его утром, на сухую, посыпанную тальком кожу, а снимала только вечером, насквозь мокрый от пота.

Кожа там, где живот крепился к телу, через пару дней стала красной и раздраженной - может быть, у нее началась аллергия, Оля не знала. Зато хорошо ощущала дискомфорт, который причиняли любые движения - кожа натягивалась и тогда она чувствовала, как то с одного, то с другого бока накладка отклеивалась и ручейки пота стекали от груди мимо пупка в пах, впитываясь и в без того мокрую резинку нижнего белья.

Но она терпела, потому что боялась.

Потому что зашла слишком далеко, чтобы попасться на такой ерунде и, когда новая порция пота устремилась по ее настоящей коже вниз, щекоча до дрожи в коленках, Оля только скрестила руки и вымученно улыбнулась.