Нет, думаю. Никому они не доверяют. Ни друг другу, ни самим себе, ни своим ощущениям, ни своему опыту, ни чувству стиля, ни чувству юмора, ни вкусу, наконец.

А мне вот кажется правильным доверять именно этому. А “доказательства”? Нет доказательств. Ну и что? “Как будто я других не читал… ”

В 70-е годы люди из моего тогдашнего окружения много времени проводили в библиотеках, игравших тогда роль чего-то вроде клубов. И неизвестно, где мы дольше сидели, за письменными столами с книжками и журналами или на тесных скамеечках в курилке, где происходил бесконечный треп. Обо всем на свете. Иногда пустяковый. Иногда важный и поучительный. Это были в известном смысле “мои университеты”. Там заводились короткие или долгие знакомства. А то и бурные романы.

Кроме библиотек были еще и букинистические магазины. И то и другое – наряду с бесконечными шатаниями по городу— стало родом общего интеллектуального ритуала, ровным фоном нашего социально-культурного существования.

И там и там, помимо несомненно полезного, любители вылавливали множество различных курьезов, иногда самого фантастического свойства, которыми охотно делились друг с другом и хвастались, как добытыми в боях трофеями. Это было своеобразным видом спорта.

Я, например, в алфавитном каталоге одной из библиотек обнаружил карточку с описанием какого-то поэтического сборника. Название сборника было вполне типовым для того времени – то ли “Дорога к дому”, то ли “Солнечный дождь”, то ли как-то еще. Зато имя автора не могло не привлечь внимания. Автор назывался “Колумб, Валентин Христофорович”. Перевод, почему-то, с чувашского. Я довольно долго хвастался своим открытием. Да и было чем, я считаю.

А один мой товарищ славился среди нас каким-то особенным умением находить в букинистических развалах совершенно удивительные вещи.

Так, например, он обнаружил однажды маленькую брошюрку. Книжка была выпущена где-то в середине 20-х годов. Это была биография Фредерика Шопена. Товарищ мой ее зачем-то купил, тем более что она стоила сущие копейки. Листая ее по дороге домой, он ржал на весь трамвай, пугая добродетельных пассажиров. Например, в той части, где описывался пламенный союз великого композитора и Жорж Саид, было приблизительно такое место: “Жорж Саид была женщиной сильной, волевой, зовущей к борьбе. Шопен же был человеком слабохарактерным, чувствительным, по большей части – плакал”. Вот это самое “по большей части плакал” на несколько лет стало нашей любимой формулой, идеально подходившей к самым разным случаям.

Но больше всего он любил всякие причудливые словари и справочники. И всегда находил что-нибудь небывалое.

Однажды он наткнулся на “Толковый словарь русского языка”. Словарь помещался всего лишь в одном и при этом довольно тощем томе. Выпущен он был тоже в ю-e годы, в каком-то провинциальном городе. Судя по некоторым особенностям синтаксиса, возможно, что в Одессе. Первая же словарная статья в этом словаре была посвящена почему-то слову “Алыча”. Толкование же этого слова было предельно лаконичным: “Такая слива”. Ну, и дальше – в таком же примерно роде и стиле.

А еще он нашел где-то “Политический словарь” 1940 года издания. Почему так хорошо запомнился год издания, вполне понятно. Потому что, открыв случайно словарь на слове “Варшава”, он увидел, что “Варшава – главный город бывшей Польши”. С этой серо-желтой, в клопиных пятнах страницы его обдало таким почти физически ощутимым мрачным и бесстыдным духом самой Истории, что он, торопливо захлопнув книжку, положил ее на место.

Я тоже всегда любил словари, хотя и не умел, как мой товарищ, отыскивать подобные шедевры. Но и я находил в них кое-что поучительное.