– Ладно. Тогда, может, хочешь еще один? Или ведро? Годовой абонемент?

– Говори уже, сколько ты можешь заплатить. – Он наверняка заметил, что я очень хочу играть. Но все равно не буду делать это бесплатно. Музыканты, которые так поступают, обесценивают всех остальных и, следовательно, саму работу, которой они увлечены. Но… – Мы договоримся.

– Двести двадцать фунтов, – предлагает он. – За два с половиной часа, включая перерывы.

Я не подаю вида, что удивлена. Это честно. Не самая выгодная сделка в мире, но владельцы баров, которые предлагают реалистичное вознаграждение, вместо того чтобы делать вид, будто предоставляют тебе бесплатную рекламу и большой прорыв в карьере, встречаются довольно-таки редко. Тем не менее меня тянет немножко поторговаться.

– Двести пятьдесят. И если понравится, буду играть дольше.

– Ты собиралась спасать мне задницу, а не губить, – спокойно отвечает он. – Двести тридцать. И бесплатная выпивка для твоих друзей.

– Двести пятьдесят. У меня нет друзей.

– Двести тридцать, и я одолжу тебе своих.

– То есть двести тридцать фунтов и бесплатные напитки для твоих друзей?

– И для меня. Идет? – Он протягивает мне руку.

– Договорились. – Мне нравится его рукопожатие. Крепкое и теплое, как будто сделка о том, что мы друзья, уже вступила в силу.

Он заглядывает в свое расписание.

– О’кей. Когда ты можешь?

– С десятого апреля. – От этих слов становится легче на душе. Постоянное давление ослабевает так внезапно, что почти начинает немного кружиться голова.

Он поднимает голову, и мы встречаемся взглядами.

– Это же почти через три недели.

А на что он рассчитывал? Что я приду петь в субботу?

Смотрела ли я когда-нибудь в такие интересные глаза? То, что они зелено-карие, я давно заметила, однако перелив цветов словно гипнотизирует. Коричневые точки между зелеными во внутреннем круге радужки светлые, янтарные, почти золотые. Но к краю становятся все темнее.

Мозг посылает полезную информацию о том, что я уже достаточно долго на него пялюсь, и я прочищаю горло.

– Раньше не получится. До тех пор я еще буду ездить туда-обратно.

– Понятно. А если по вечерам я буду отвозить тебя домой?

О боже мой, стоит только об этом подумать!..

– Раньше правда никак, у меня перед… переездом еще много дел.

– Хорошо. – Он листает вахтенный журнал-календарь. – Десятое апреля. Это пятница. Берем ее?

Я киваю, а прежде, чем успеваю вслух сказать «да», замечаю, что на эту дату в календаре уже стоит отметка, но мне не удается прочесть ее вверх ногами. Сойер невозмутимо перечеркивает ее, после чего записывает на бумаге более крупными буквами: «ХЕЙЛ».

– И кому тебе теперь придется отказать? – тихо спрашиваю у него я. А себе задаю немой вопрос: почему он делает это ради меня?

– Одной пташке по имени Лиам Галлахер. – Он пожимает плечами. – Пусть приходит снова, когда вернет Ноа[21].

У меня вырывается смех. Поразительно, как у этого парня получается так быстро снимать напряжение. Он действует на меня почти как… сцена. Я ожидаю нервозности, ведь у меня для этого есть все причины. Но она не наступает, а вместо этого сердце вдруг наполняется храбростью, и я даже не представляю, откуда она берется.

– Бедный Лиам.

– Да. Но счастливый Сойер. Будет здорово, Хейл, жду с нетерпением.

– Правда? Ты даже не нарисовал сердечко вокруг моего имени.

Господи. Я действительно только что это сказала? Говорю же, без понятия, откуда это берется! Этот парень что-то со мной сотворил. Надеюсь, ничего, что отразится в анализе крови.

Сойер не опускает взгляд и удерживает мой. Не глядя рисует две дуги, соединяющиеся в кривое сердце вокруг четырех букв. И при этом срезает половину правой палочки у Л.