Ответ получается молниеносным, по-детски радостным, игристым и певучим: – Ами-и-инь! – В дверях появляется худощавый, высокий старик. Весь вид его, как и это «ами-и-инь» – веселие и неожиданность. Голова его через монашескую скуфью перевязана чем-то вроде полотенца или платка с толстым узлом впереди надо лбом; рукава подрясника обрезаны до локтей, а сам подрясник – до колен, но так, как будто не ножницами, а топором, наспех: лохмотья висят во все стороны. Глаза его живые и пронизывающие, но не испытывающие: больше смотрят перед собой, в землю.

В доме, сразу возле входа, налево – пахнущая ладаном церквушка. Хозяин сразу вводит меня туда, чтобы я поклонился. По меркам келиотских церквей она необычно богато украшена живописью, правда, немного неуклюжего барочного письма. На иконостасе или прикрепленные к лампадам, или повешенные куда попало повсюду висят стеклянные разноцветные шарики, такие, какими украшают новогоднюю елку. Впервые вижу что-то подобное. Сотни безделушек разбросаны повсюду. На стульях в полном беспорядке огарки свеч, фитильки и поплавки для лампад, уголь для кадила, коробочки с ладаном, много зажигалок (большинство которых, подозреваю, неисправны), два фонарика, шапка, четки, ножик, батарейки, нитки, да и много еще всякого другого, назначение чего я не знаю. На полу кучки сухого лаврового листа, остатки, кто знает какого, Вербного воскресения. Может быть, и этого года: сейчас ноябрь, времени достаточно, чтобы все засохло и покрылось пылью. И как венец всего – паутина. Царство паутины.

Повсюду в коридорах, комнатах, в трапезной-кухне, именно повсюду такой же хаос. Валяются вещи, которые не просто брошены, но свалены без малейшего порядка; одна на другую, ненужные, забытые. (В парижском Бобуре кичатся одним таким экспонатом – чем-то, наподобие киоска, снаружи и изнутри обвешенного и перегруженного самыми разными предметами, которые давно потеряли связь со своим назначением. Но то, что я здесь вижу – это несравнимо больше: весь дом, семь или восемь комнат. Да здесь еще и живут!)

Между всеми этими сундуками, мешками, столами, скамейками, бочками, топорами, балками с трудом можно пройти.

В трапезной хозяин освобождает мне место у большого стола, возле окна. Со скамейки убирает какую-то коробку, большую, грубый напильник для дерева и тряпку неопределенного цвета и текстуры. На самом столе остаются: несколько инструментов для резьбы по дереву, не законченные деревянные ложки и черпалки (они – рукоделие хозяина), соломенная шляпа, несколько тарелок, в каждой немного остатков еды, да еще две кастрюли. В одной тарелке чернеют и зеленеют от плесени какие-то бывшие овощи. Монах занялся делом, два-три раза прошел мимо меня. Во время одного из проходов куда-то запрятал именно ту тарелку, чтобы не торчала передо мной. Потом он положил на стол лукум, поставил стопку анисовки, мандарины. Затем извинился, говорит, что должен выйти за дровами. И просит, чтобы я подождал его. Сижу, слушаю тишину и смотрю вокруг себя.

Уже снаружи можно было ощутить, насколько дом находится в «чрезвычайном положении»: крыша в нескольких местах проваливается. В дыры хозяин набросал ветки и прутья. Подоконники совсем сгнившие, да и многие стекла выпали и заменены мешками. Но то, что я вижу внутри…

А вижу: местами рухнувший потолок и под ним на полу мокрые следы недавнего дождя. Конечно, припомнилось, два дня назад был настоящий ливень, причем длился долго. Тогда подумалось, что природа компенсирует десять месяцев длившуюся засуху. Но здесь другие заботы, не о засухе думаешь… Когда хозяин вернулся, я его спросил, сделал ли ливень много вреда. «Да нет, – отвечает он радостно. – У меня две цистерны для дождевой воды, – говорит. – Большая давно с трещиной, пропускает воду. А дождь все льется и льется. Я вышел, чтобы проверить маленькую цистерну. Она была уже полной. Я вернулся, а в коридоре вода – крыша же у меня протекает. Тогда я пошел в церковь и говорю: „Пресвятая Богородице, ты знаешь, что у меня великая цистерна с трещиной. А малая уже переполнена. Почему напрасно льется весь этот дождь? Только вред от него бывает в доме. Помоги, Пресвятая Богородице, я стар и немощен“. И только что я прочел молитву, даже полчаса не прошло, я очнулся, а вокруг меня тишина, дождь перестал».