В сентябре 1912 года семья отправилась в Беловежскую Пущу,[2] где они провели две недели, а затем – в Спалу,[3] где хотели пробыть подольше. Мы с Петровым присоединились к ним в конце сентября. Вскоре после этого императрица попросила меня начать заниматься и с Алексеем Николаевичем. Наш первый урок с ним состоялся 2 октября в присутствии его матери. Тогда мальчику было восемь с половиной лет. Он не знал ни слова по-французски, и сначала мне было довольно трудно заниматься и просто общаться с ним. Скоро наши занятия прервались на некоторое время, так как мальчик, который с самого начала показался мне не вполне здоровым, был вынужден остаться в постели. И я, и мой коллега были потрясены его бледностью и тем, что его носили на руках, как будто он не мог ходить.[4] Очевидно, болезнь, которой он страдал, обострилась, и его состояние ухудшилось.

Несколько дней спустя поползли слухи о том, что состояние цесаревича внушает серьезные опасения и что из Петербурга были вызваны профессора Раухфусс и Федоров. Тем не менее жизнь продолжалась, охоты следовали одна за другой; гостей было еще больше, чем всегда.

Однажды вечером великие княжны Мария Николаевна и Анастасия Николаевна разыграли две небольшие сценки из «Bourgeois Gentilhomme» – зрителями были их величества, ближайшие придворные и несколько гостей. Я выполнял обязанности суфлера, спрятавшись за ширмой, которая одновременно служила кулисами. Слегка вытянув шею, я мог видеть, как царица, сидевшая в первом ряду, улыбалась и оживленно разговаривала с соседями.

Когда представление закончилось, я вышел из боковой двери и оказался в коридоре прямо напротив комнаты Алексея Николаевича, откуда донесся стон. Неожиданно я заметил, что царица вскочила и побежала к комнате цесаревича. Я отшатнулся, давая ей пройти, но она, кажется, даже не заметила моего присутствия. У нее был отсутствующий вид – она явно была охвачена паникой. Я вернулся в столовую. Там все были оживлены и веселы. Лакеи в ливреях разносили гостям легкое угощение. Все смеялись и шутили. Вечер был в полном разгаре.

Через несколько минут вернулась царица. Она вновь надела на себя маску счастливой и беззаботной матери и заставила себя улыбаться собравшимся. Но я заметил, что император, по-прежнему участвовавший в общей беседе, занял позицию, с которой можно было наблюдать за дверью. И еще я увидел, какой отчаянный взгляд бросила ему царица, войдя в комнату. Час спустя я вернулся к себе в комнату, глубоко опечаленный всем виденным, – я вдруг понял всю трагедию этой двойной жизни.

Тем не менее, хотя состояние больного ухудшалось, жизнь в целом не претерпела внешних изменений. Единственное – мы все реже видели императрицу. Что касается императора, то ему удавалось скрывать свою тревогу, и он продолжал участвовать в охотах, а на обеды по вечерам по-прежнему собирались многочисленные гости.

17 октября из Санкт-Петербурга наконец прибыл профессор Федоров. Вечером мне удалось лишь мельком увидеть его. Он выглядел очень озабоченным. Назавтра был день ангела Алексея Николаевича. По этому случаю была проведена церковная служба, но более никаких праздничных мероприятий не планировалось. Все без исключения следовали примеру их величеств и всеми силами пытались скрыть свою обеспокоенность и даже тревогу.

19 октября у больного резко поднялась температура. Во время обеда императрица послала за профессором Федоровым. 20 октября Алексею Николаевичу стало еще хуже. Однако на обеде присутствовало несколько гостей. На следующий день граф Фредерикс попросил у императора разрешения опубликовать бюллетень о состоянии здоровья наследника престола. В тот же день первый бюллетень был отправлен в Санкт-Петербург.