Позиция Геринга заключалась сейчас в следующем; он уже изложил ее на последнем, секретном совещании сотрудникам своего аппарата: «У Германии остался лишь один шанс. Следует заключить перемирие с Западом, повернуть весь Западный фронт и выкинуть русских с территории рейха. Для этого мы еще достаточно сильны. Когда между Востоком и Западом вызреет конфликт, мы поможем Западу. Я не преувеличиваю, если говорю, что являюсь единственным, с кем союзники будут вести переговоры. С фюрером за стол переговоров не сядет ни один человек. Риббентроп с его военной политикой и Гиммлер с его концлагерями вообще неприемлемы. Я остался один».

Лей все эти соображения «верного Германа» узнал, когда они еще только зрели, то есть в феврале. Тогда же Геринг поделился с ним и такой мыслью:

– На меня, конечно, большой зуб у англичан, за бомбежки, – сказал он, – и это самое слабое звено в расчетах. А что они могут вменить тебе? Да ничего, в сущности! Французы и американцы – тоже. Русские? Если бы состоялся какой-то там суд, так нашлись бы сотни русских свидетелей, которые заявили бы, что им у нас жилось сытнее, чем дома. А… прочие дела – это Заукель и Шпеер. Понимаешь? Хоть это и забавно, но ты у нас выходишь самым чистеньким.

– Но преемником и верховным вождем, конечно, будет Геринг? – уточнил Лей. – То есть я от имени немецкого народа обращаюсь с просьбой к англо-американцам спасти Германию от нашествия большевистских орд, договариваюсь о сепаратном мире, после чего в силу вступает декрет фюрера от 29 июня 1941 года о преемнике, в твоем лице?

– Я думаю только о благе Германии, – ответил Геринг. – И потом… структура власти, скорее всего, поменяется: речь, возможно, пойдет о триумвирате.

– А третий – кто? – искренне заинтересовался Роберт. – Уж не Гесс ли?

– Гесс для англичан самая удобная фигура…

– Такой бред можно нести только или по пьянке, или от крайней степени трусости, – перебил его Лей. – Подобное могло обсуждаться в сорок четвертом году. А сейчас – мы проиграли. Ты же летчик! Ты солдат. Гражданские, уходя, станут хлопать дверями, как советует Геббельс, но мы же солдаты, Герман! Мы должны уйти в бою.

– Я всегда знал, что ты позер и психопат! – закричал Геринг. – Но дураком я тебя никогда не считал! Всё! Иди к дьяволу! Мне больше не о чем с тобой говорить!

Сегодня утром, 20 апреля, когда русские армии грозили взять Берлин в кольцо, Геринг как ни в чем не бывало завел ту же пластинку:

– Есть такой военный термин – «тактическая капитуляция», – внушал он отдохнувшему Лею. – Монтгомери не пойдет на сепаратный мир, а «тактическая капитуляция» – другое дело. Я это точно знаю. Но его и Эйзенхауэра тоже нужно понять. Плебсу иногда приходится объяснять. Сейчас для американцев и англичан русские – герои. Нужно это перевернуть. Русские снова должны сделаться большевиками! Нужно прямое обращение немецкого народа к братским народам с просьбой спасти его от большевиков. От тебя большего не требуется! А после можешь красиво погибнуть в бою. Я лично тебе мешать не стану. Я сам, может быть, поступлю так же. Но мы должны спасти немецкий народ.

– Ты уже говорил об этом с фюрером? – равнодушно поинтересовался Лей.

Геринг усмехнулся, что значило: ну-ну, давай порезвись!

– В деле спасения немецкого народа мы с тобой отыгранные пешки, Герман, – продолжал Лей. – Все, что мы можем – это предать фюрера и какое-то время посуетиться или погибнуть вместе с ним, чтобы хоть перед детьми не так стыдно было. Я для себя выбрал второе.

Геринг возмущенно указал на потолок:

– Здесь все чисто! Чего ты стараешься?! – Он махнул рукой. – Ладно. Позже поговорим.