– Веди себя хорошо, Бомми, – изображая заботливую бабушку, сказал ему стражник. – И нам не придётся наказывать тебя ещё раз.

Названный Бомми мужик скривился, изобразил угодливую улыбку, потрогал налитый кровью и похожий на крупную сливу ушиб под глазом.

Решётка лязгнула, стражники ушли.

– Мастер, это ты? – прошептал Бомми старику.

– Тихо! – голос старого узника потерял глумливые нотки. – Захлопни пасть!

Палец застыл в углу камеры. Бомми замолчал, закрыл рот рукой, но над ладонью сверкали глаза, и сам он излучал радостное нетерпение, словно восторженный ребёнок, от поведения которого именно сейчас зависит, попадёт ли он на ярмарку.

– Сядь в угол и засохни до полуночи, – старик шипением отогнал Бомми от решётки, которую тот попробовал потрясти. – Не привлекай внимания.

Палец отошёл в тёмный угол, ожидая развязки происходящей перед ним сцены.

Бомми нехотя сел у самой решётки так, чтобы видеть и камеру, и крохотную часть тюремного коридора.

Принесли еду. В этот раз три порции. Палец жадно съел всё, не разобрав вкуса, и вылизал плошку. Бомми отказался, и старик забрал его ужин.

Наступление полуночи ознаменовалось тихим боем далёкого колокола на ратуше.

Бомми, которого и так уже колотила дрожь от перевозбуждения, вскочил на ноги.

– Что с этим делать, мастер? – Он указал на Пальца. – Удушить?

Старик поднялся на ноги. Невысокий, тощий, словно сутулый подросток.

– Пригласить с собой.

Взгляды старика и Пальца встретились.

– Ты же понимаешь, что про тебя все уже забыли и выйдешь ты отсюда с приговором за первое попавшееся преступление, которое тебе припишут, чтобы отправить в Выземские шахты? Там всегда нужны работники. Гномы и половинчики. Там такие глубокие шахты и такие низкие потолки!

Палец это понимал. Примеров из его прошлой жизни он помнил немало.

– У меня есть работа для полурослика, – продолжил старик. – И я знаю, что ты справишься. Я знаю тебя.

Волосы старика принялись темнеть от корней, словно на макушку ему лили чёрную краску. Борода тоже темнела, и из неё на пол сыпались клочки волос.

Палец отступил на шаг.

Сутулость исчезла; нос, словно он из мягкой глины, под невидимыми руками скульптора менял форму, превращаясь из бугристой картофелины в хищный клюв.

Палец сделал ещё шаг назад, чувствуя, что ноги заплетаются.

Чёрные глаза остановили свой хаотичный бег, а тёмная радужка поблёкла. На Пальца смотрели холодные, почти белые глаза его прежнего хозяина.

– Не ожидал, малыш? – Мастер Шейлом не улыбался. – Я, признаться, тоже. Ты не представляешь, как сложно было делать вид, что не знаю тебя!

Палец отступил ещё, упёрся в холодную стену камеры. Не будь сейчас позади него стены, он бы пятился и пятился, а потом побежал бы со всех ног.

– Ты всегда был смышлёным парнем. Как ты себя назвал? Палец? Выбирай: ты идёшь с нами, помогаешь сделать одно совсем простое дело и уходишь из Хвантиша с золотом или останешься здесь, в камере, убитым. Свидетели мне не нужны.

***

Дом стоял где-то на окраине Хвантиша, недалеко от овощных складов. Старый дом, некогда принадлежавший разорившемуся дворянину. На стенах кое-где сохранились портреты дам, которым парни из банды Шейлома, бывшие подельники Пальца, углём подрисовали усы или выпирающие соски.

Деревянная обивка стен служила топливом для костра, который разожгли прямо посреди зала на мраморном полу.

Играли в карты на серебряном подносе, сидя кто на чём. Один громила взгромоздился на детскую лошадь-качалку.

Палец шёл за Шейломом, слушал и вспоминал, как тот схватился за прутья решётки, как приказал заткнуться Бомми, сказал, что его освобождение и так очень дорого встало: взятка прево и дни в сырой камере. Как металлические прутья стали желтеть, рыжеть, а потом рассыпались коричневой ржавой трухой в руках колдуна.