В апреле 1951 года X. Вейцман пригласил Черчилля на открытие рощи имени Вейцмана в Иерусалимских горах. Черчилль не смог прибыть на эту церемонию, но написал израильскому послу в Лондоне: «Будучи сионистом еще со времен Декларации Бальфура, я очень польщен приглашением столь великого государственного деятеля, как доктор X. Вейцман» (344).

17 января 1952 года, во время своего официального визита в Вашингтон, Черчилль выступил перед американским конгрессом. «Начиная с момента принятия Декларации Бальфура, – сказал он, – я желал, чтобы евреи получили национальный очаг в Палестине, и я работал над этим» (345).

Снова и снова Черчилль напоминал евреям о своих заслугах, своих правах на благодарность, напоминал победителям, кто помог им победить. Чтобы, не дай бог, не забыли, не списали со счетов. Он хотел всемерно продлить зависимость, столь важную и полезную для него.

И не без успеха. Хотя, как ни странно, не всегда благодарное признание евреями благотворной для них роли Черчилля было таким уж безусловным. «Вопрос о том, в какой мере Черчилль был другом евреев и Израиля, весьма широко обсуждался как внутри Израиля, так и среди мирового еврейства. Были среди евреев и такие, кто считал – как и ряд сионистских лидеров в 1945 году, – что ему не следует доверять. Но родившийся в Южной Африке сотрудник израильского Министерства иностранных дел, житель Иерусалима Майкл Комей написал в сентябре 1950 года израильскому послу в Лондоне, что Черчилль „продолжает оставаться влиятельным другом нашей страны и нашего народа как в официальном, так и в личном качестве“» (344).

26 октября 1951 года Черчилль во второй раз стал премьер-министром. Чем и как способствовало еврейское лобби его возвращению на Даунинг-стрит, об этом в книге Гилберта не говорится. До 77-го дня рождения ему оставался всего месяц. Здоровье уже никуда не годилось: его лечили от сердечной недостаточности, экземы и развивающейся глухоты. В феврале 1952-го и июне 1953 года он пережил инсульты, его даже на несколько месяцев парализовало на левую сторону. Полноценно выполнять свои обязанности он уже не мог, однако категорически отказывался подать в отставку или хотя бы перейти в палату лордов, оставаясь номинально в должности премьера. Ожидать от него какой-то существенной поддержки евреи уже не могли.

Тем не менее Хаим Вейцман одним из первых поздравил его с возвращением к власти (345). И вообще евреи его совершенно не забывали. Я уже рассказывал об электростанции его имени и полученном им пакете ее акций. Но были и другие знаки внимания, не столь, может быть, материально значительные, но трогательные.

Так, Джеймс де Ротшильд, видевший как-то его выступление по телевидению, написал ему: «Мой дорогой Уинстон – или, быть может, в этом случае я должен был выбрать обращение „Мой дорогой премьер-министр“. Я только что прослушал и просмотрел ваше выступление по телевизору и чувствую, что должен написать вам, чтобы сказать, как я был очарован вашим видом и тем, что вы сказали… Преданный вам Джимми» (347).

Первый глава Израиля Давид Бен-Гурион признавался Черчиллю: «Как и многие другие люди во всех концах света, я смотрю на вас как на величайшего англичанина за всю историю вашей страны и величайшего государственного деятеля нашего времени, человека, чья храбрость, мудрость и предвидение спасли его страну и весь свободный мир от нацистского рабства» (369).

Став во второй раз премьер-министром, Черчилль подружился с родившимся в Югославии еврейским скульптором Оскаром Нимоном. Королева Елизавета Вторая поручила тому изваять бюст Черчилля для Виндзорского замка, и он выполнил поручение весьма монументально.