Согласно Аристотелю, звёзды являются неподвижными и прикрепленными к небесному своду. Если пифагорейцы считали, что звёзды движутся и издают при этом звук, но давали весьма странное объяснение тому, почему мы его не слышим, то Аристотель на это говорит: мы его не слышим, потому что звёзды, вопреки утверждениям пифагорейцев, недвижимы; любое же движимое тело должно издавать звук. Вселенная, согласно Аристотелю, шарообразна и конечна, за её пределами нет «ни пустоты, ни места».

Движение неба, как считал Аристотель, является равномерным и круговым. Если допустить обратное, то «у движения будет усиление, кульминация и ослабление» (3, кн. 2, гл. 6, с. 316). В движении же небесных тел мы кульминации не наблюдаем. А вот «у кругового движения нет ни начальной точки, ни конечной, ни середины, так как у него нет ни начала, ни конца, ни середины в абсолютном смысле: по времени оно вечно, а по траектории замкнуто и не имеет разрывов» (там же, кн. 2, гл. 6, с. 316). Аристотель не был первым, кто стремился движение небесных тел представлять круговым и равномерным. Таковое приписывается пифагорейцам Евдоксу и Каллиппу, о которых мы крайне мало знаем, а также встречается у Платона, который, как указывает Симплиций, «принимает как основное правило, что небесные тела движутся круговым, равномерным и вполне правильным движением, и он ставит тогда перед математиками следующую задачу: найти, с помощью каких подлежащих определению равномерных и правильных круговых движений окажется возможным спасти явления3, представляемые планетами» (цит. по: 10, с. 179). Позже принципу кругового и равномерного движения будут следовать как Птолемей, так и Коперник.

Данный принцип историками науки был подвергнут очень сильной критике. Так, У. Уэвелл пишет, что «это условие, в действительности несогласное с природой, впоследствии удерживалось с таким упорством, которое ввело в систему бесконечную путаницу» (21, с. 196). В унисон ему говорит и Я. И. Вейнберг: «ничто так не вредило успехам этой науки, ничто так не запутывало древнее учение о движении небесных тел, как именно гипотеза о круговом и равномерном движении» (4, с. 31). В качестве обоснования, почему такое представление господствовало среди астрономов веками, Вейнберг приводит слова Гемина о том, что «Философы пифагорейской и платонической школы… не могли допустить в вечных и божественных телах беспорядочного движения, вследствие которого они двигались бы то скорее, то медленнее, то, наконец, вовсе прекращали бы своё движение» (там же, с. 30—31). В отношении пифагорейцев и Платона, возможно, это и справедливо, а вот относительно Аристотеля дело обстоит не совсем так. Как мы уже видели, Аристотель приводит чисто рациональную аргументацию равномерного движения небесных тел, т. е. он это обосновывает, аксиома же в обосновании не нуждается. Само же круговое движение Вселенной он сам называет аксиомой и говорит, что это «непосредственно очевидно» (3, кн. 2, гл. 4, с. 314). Посмотрим ещё на аналогичную критику со стороны С. В. Щербакова: «два положения – неподвижность земного шара и кругообразность движений небесных тел – поставленные a priori, оказались роковыми для последующего направления мысли: представляясь несомненными аксиомами, вытекающими из ясного, здравого смысла, они надолго сковывали мысль исследователей, лишив её должной свободы» (23, с. 5). Что касается кругового движения небесных тел, то, как мы уже сказали, Аристотель сам признаёт это аксиомой, а вот относительно неподвижности земного шара как положения, принятого a priori, нельзя согласиться – аргументация Аристотеля по этому поводу, как мы уже сказали, будет рассмотрена позже.