После месяца, проведенного за обедами в «Дили Плаза», я пришел к выводу, что Нострадамус, вероятно, был мошенником. Мне потребовалось еще несколько лет, чтобы прийти к выводу – Освальд, очевидно, действовал в одиночку, но по пути я перешел к убийствам Сына Сэма и Мэнсона. Я проглотил Helter Skelter Винсента Буглиози, «Убийца рядом со мной» Энн Рул и «Абсолютное зло» Мори Терри об убийстве в клубе «Коттон» и об изнасиловании, а также о жесточайшем обращении с Арлис Перри в церкви Стэнфордского университета, где нападавшие вставили в женщину девяностосантиметровую алтарную свечу и воткнули ей в затылок нож для колки льда.

Моя мать одолжила мне эту книгу после того, как сама ее прочитала.

Мне не было против чего бунтовать, когда дело касалось родителей. Мама давала мне книги о настоящих преступлениях, а папа был моим лучшим другом.

Пока мой отец лепил и формировал из меня уменьшенную версию себя, он был убежден, что я вырасту и возьму на себя семейный бизнес по покраске домов. Папа был так уверен в этом, что никогда и не думал – а вдруг я займусь чем-то другим? Однако, сидя в «Ши» и слушая, как я рассказываю о процентах от базовой ставки Муки Уилсона, ему пришло в голову, что, возможно, следует начать откладывать деньги на университет.

Я так и не стал грубым драчуном, которого когда-то формировал мой отец. Вместо этого я склонялся к романтизму. Поклонник Smiths и The Cure, Sisters of Mercy и Depeche Mode. Я тосковал по девушке и сочинял пропитанные готикой стихи, которые никогда бы ей не показал. Я был мальчиком на последней парте со странной стрижкой. Сложенный экземпляр книги Рембо «Одно лето в аду» из благотворительного магазина скользнул в карман моего пальто, которое я носил поверх кожаной куртки, которую я носил поверх джинсовой куртки, которую я носил поверх армейской рубашки, которую я носил поверх футболки с надписью «Королева мертва»[8].

Мои доспехи. Каждый слой. Все, что угодно, лишь бы спрятать меня от мира и мои тощие руки от солнечного света.

Я покрасил комнату в черный цвет с неровными белыми полосами и написал стихи и тексты песен на стене. Я ненавидел свой почерк, поэтому попросил папу написать их своими твердыми, как скала, руками.

Папа закрывал глаза на мое поведение. Он был всего лишь маляром, помогавшим сыну воплотить в жизнь его мечту о том, чтобы спать в черной комнате со строками из песен Дэвида Боуи, нацарапанными на стене.

В моей спальне не было ничего светлого, за исключением этих неровных белых линий, что придавало ей нервный, вращающийся эффект, как будто я спал внутри одного из тех шаров с имитацией молнии, которые можно было купить в «Подарках Спенсера». Я засыпал под The Rise and Fall of Ziggy Stardust[9] и The Spiders from Mars[10].

Осенью 1990 года я вошел в кремовую комнату на седьмом этаже общежития Майлз Стэндиш Холл Бостонского университета, лег на длинный узкий матрас, уставился в потолок и задумался, какого черта я там делаю.

Несколько недель спустя папа пришел навестить меня с двумя галлонами черной краски и помог погрузить мою комнату в общежитии в темноту, сопровождаемую лишь этими неровными белыми линиями. Так она будет больше походить на мою исполненную грусти из-за несовершенства мира домашнюю спальню. Возможно, отец никогда не понимал, почему я был настолько готичным, но он всегда делал абсолютно все для меня. Когда закончился учебный год, отец вновь покрасил комнату в первоначальный безобидный бежевый цвет.

Папа также не совсем понимал, на что будут уходить его 80 тысяч долларов, когда я сказал отцу, что