Бабур осмотрелся, нашел стенной шкаф, распахнул створки и принялся рыться внутри. Не торопясь присоединиться к нему, Махмуд сверлил его спину тяжелым взглядом и чувствовал неприязнь к напарнику, распоряжающемуся чужими деньгами как своими. А еще он думал, что надо будет незаметно пошарить по карманам одежды мертвого мужчины и поискать его бумажник. Не для того, чтобы вручить его Али. На этот счет у Махмуда имелись собственные соображения.

Алиму Карани, племяннику полевого командира Халика Ардана, пришлось проделать неблизкий путь в Кабул, так как из родного Кандагара самолеты в Джабур не летали. Пятисоткилометровое шоссе пролегало по равнине, вдали от гор. Когда-то оно считалось дорогой смерти, по обочинам которой сотнями стояли сожженные грузовики, бронетехника, бензовозы. Теперь стало спокойнее. На пассажирские автомобили не нападали, и только американцам приходилось ездить по трассе с приведенными в боевую готовность пулеметами.

День выдался нежаркий. Водитель, подрядившийся отвезти Алима, оказался русским, звали его Василием.

– Что, Васил, – спросил Алим, выяснивший, что спутник неплохо владеет афгани, – на родине плохо?

– На родине хорошо, – был ответ, – но нельзя мне туда.

– Почему?

– Рад бы в рай, да грехи не пускают. Слыхал такую поговорку?

– Нет.

– Короче, воевал я у вас… – Василий бросил изучающий взгляд на Алима, проверяя, как тот отреагирует. Не заметив выражения ненависти на его лице, продолжил: – Когда домой вернулся, там перестройка шла полным ходом.

– Гор‑ба‑тчефф… Гласт‑ност… Понимаю.

– Ничего ты не понимаешь. Все кувырком пошло. Голод, разруха, рэкетиры. Вот я к ним и прибился. К бандитам. А чего еще мне было делать? Пацаном в армию забрали, воевать научили, а другой профессии не дали.

– Понимаю, – повторил Алим, который действительно слышал подобных историй немало, правда рассказанных его соотечественниками.

– В общем, – закончил Василий, – наворотил я дома таких дел, что обратно мне никак нельзя. Вот и решил податься в Афган. А что? Язык знаю, климат мне подходит, даже связи кое-какие остались. – Оторвав одну руку от баранки, он показал на каменистую равнину, расстилающуюся справа: – Вот здесь ваши меня чуть не убили. Но я не в претензии. Время было такое.

– Здесь? – удивился Алим, вглядываясь в абсолютно пустынную местность, такую же однообразную и неприметную, как десять километров сзади… двадцать… тридцать…

– Не возражаешь, если я тормозну на минутку? – кивнув, спросил Василий.

– Но не больше. У меня самолет.

– Я мигом.

Выйдя из латаной-перелатаной «Тойоты», Василий приложил ладонь к бровям, чтобы низкое еще солнце не слепило глаза. Тогда тоже было утро. Рассвет. На дороге стояли два дымящихся «БТР‑60», зеленая краска на которых успела полопаться и покрыться копотью. Возле зазубренных краев пробоин металл оплавился, башни были сорваны и валялись в придорожной канаве.

Василий и радист Паша-Мухобой лежали среди камней. Они забрали с собой ручной пулемет и три «калаша», но патронов было в обрез, а на подмогу они не рассчитывали. Дорога смерти. Многие тут погибли ни за грош. «Духи» редко пропускали колонны без боя. Минировали дорогу, обстреливали машины из гранатометов. Но теперь всего этого больше не будет. И всего этого стало вдруг невыносимо жаль.

«Я бы до старости согласился воевать, – сказал Василий, осторожно выглядывая из-за камня. – На костылях. Лишь бы живым».

«А меня пусть лучше сразу, – отозвался Мухобой, залегший к нему спиной. – Хорошо бы пулей. Ножа боюсь. Долго и больно».