– Дайте ей воздуха. – Кропарь расстегнул воротник Хальсон, бережно стёр кровь с её губ и подбородка. Кто-то из препараторов подложил ей под голову свою сумку. Они суетились вокруг неё, позабыв о десятке растерянно топчущихся у Арки юных ильморцев – судя по дрожащим губам Миссе Луми, которая должна была идти следом за Сортой, она всерьёз рассматривала возможность сбежать под шумок.

Эрик Стром стоял в паре шагов от общей суеты – ястреб, высматривающий добычу, пока другие делают за него грязную работу. Почему-то Ульм ощутил острый укол неприязни. Уж не завидовал ли он Сорте? Для этого не было никаких оснований. Скорее уж ей стоило бы ему позавидовать – будь она в сознании.

– Где её родители? – Эрик Стром кивнул Матису, подошедшему к толпящимся препараторам. Вид у старшего Хальсона был, как будто он хлебнул прокисшего молока. Раздосадованный – но не испуганный. Отец Унельма потерял сегодня сына, а отец Сорты – работницу.

– С вашей дочерью всё будет хорошо. Сейчас мой человек… – Эрик Стром вдруг осёкся, перевел взгляд на Данта. – Почему мы остановились?

– Извините. – Ульм мысленно возблагодарил Мир за то, что увидел, как кто-то сбивает с Данта спесь.

Он невольно перевёл взгляд на Арки. Было бы статистически невероятно, если кто-то из оставшихся кандидатов в рекруты оказался бы восприимчив к препаратам. Ульм знал, что прошли годы с тех пор, как Ильмор подарил столице двоих рекрутов за один год. Они с Хальсон повторили этот рекорд. Но вероятность того, что в этом году он окажется побит, была ничтожной.

И тем более невероятным было, что Миссе Луми, ступившая под Арки, дрожа, как новорождённый крольчонок в снегу, горько плача, быстро и легко прошла все четыре Арки одну за другой.

Странно было вернуться домой, зная, что эта ночь под родной крышей – последняя.

Если однажды мне суждено вернуться сюда, как Данту, в составе группы препараторов, и тогда я ни за что не останусь ночевать здесь – никогда.

Девочки плакали навзрыд – тряслись золотистые кудряшки, наливались влагой пуговки синих глаз, краснели носы и щёки. Я обнимала их, целовала, утешала и не могла утешить. Ни обещания чудесных подарков и писем из Химмельборга, ни уверения в том, что сама я просто счастлива туда поехать, не помогали. Мне хотелось пообещать им, что уже скоро они смогут приехать ко мне – но я сдержалась. Ещё одно правило, которое я решила всегда держать при себе: не стоит обещать того, в чём сам не уверен.

Мама не произносила ни слова – только металась по дому подстреленной птицей, то суетливо вытирая остатки муки с кухонного стола, то подкидывая дров в очаг. Её взгляд перебегал от меня к отцу, длинные нервные пальцы сплетались и расплетались, дрожали, тряслись. Я видела, что ей очень хочется подойти ко мне, обнять – но она боится отца.

Между тем на выражение его лица смотреть было невероятно приятно. Его аж перекосило от злости, и покраснел он так, что, казалось, голова вот-вот лопнет, как перезревший томат. Его нос слегка подёргивался, а глаза поблёскивали, как у крысы, ищущей, чем поживиться.

Я хорошо понимала: ему страшно хочется сорвать злость на мне, но он больше не смеет.

После того, как Шествие закончилось, ястреб Стром поговорил с родителям всех троих прошедших – моими, Ульма и Миссе.

Выглядел он совершенно спокойным, как будто то, что в этом году крошечный Ильмор подарил ему троих рекрутов, оставило его равнодушным. Но я видела, как сверкнули его глаза, когда Ульм прошёл через Арку – и то, как он подался вперёд, когда Миссе завершила свой невозможный переход… Об этом мне ещё предстояло подумать.