Вскоре, взяв краску, олифу, кисти, мы поехали на кладбище в первый раз. А очень скоро эти поездки стали постоянными. Мы уже бывали не только на могилах матушек-монахинь, но и старца Варнавы Гефсиманского (он тогда еще не был прославлен), и отца Алексия Зосимовского. Всего же на кладбище было похоронено тридцать-сорок православных подвижников. И на всех могилах в каждый наш приезд мы старались зажечь лампадки.

Бывали такие дни, когда мы сразу после занятий, часа в два-три, уезжали на кладбище – и часов до девяти вечера ходили по могилам, зажигали лампады, пели «Вечную память». И такая радость была на душе, такой мир и покой, что в темные осенние вечера совсем не было страшно.

Старца Варнаву Гефсиманского мы особенно просили, чтобы он помог нам стать монахами, чтобы упросил за нас Преподобного Сергия, чтобы утешил нас. Ведь у него и на могилке было написано: «Утешитель»...

И вот в ноябре, в день памяти Иоанна Златоуста, меня вызвали на Собор в монастырь. Прихожу – а там уже сидят будущий владыка Зосима и будущий отец Антоний. В тот же день нас троих взяли в монастырь и мы переехали с вещами. Мы ходили на службы, радовались, но получилось так, что нам почему-то долго не давали подрясников. Обычно приходящим подрясники благословляют уже через месяц, а у нас этот срок растянулся месяца на три. Мы уже было начали унывать, но скоро пришло и утешение: нам вручили подрясники, и не просто вручили – а у мощей Преподобного Сергия.

С владыкой мы жили в одной комнате. Был у нас один обычай, с которым связано некое искушение, сейчас уже немножко смешное. Каждую ночь, примерно за четверть часа до полуночи, мы вдвоем вставали перед иконами, делали поклоны и пели «Се Жених грядет в полунощи».

Так благочестиво все продолжалось недели две-три, а потом мы взяли и... поссорились. Приходим к батюшке Алексию, жалуемся друг на друга. А он отвечает: «Если не умеете жить мирно, значит, не готовы вы еще петь то, что поете». Пришлось нам смиряться, просить друг у друга прощенья, так как обычая своего мы оставлять не хотели.

Вместе мы прожили месяца три или четыре, потом нас расселили по разным кельям, но дружба все равно осталась. Хотя по характеру мы были совсем разные: он – спокойный, выдержанный, я – более импульсивный. Тем не менее, это внутреннее единение было очень сильным. Отец Кирилл (Павлов), когда видел нас вместе, всегда вспоминал песню «Мы с Тамарой ходим парой». Бывали мы друг у друга дома, общались с родителями, вместе ездили в паломничества по России.

Однажды, это было в 1990 году, он спросил, бывал ли я в Дивееве. И узнав, что я не был ни разу, предложил поехать. Надо сказать, что в это время, советское время, в Дивееве еще не было монастыря. Но жила там старица, матушка Маргарита (Лактионова), в свое время отсидевшая немалый срок в тюрьме и хранившая все вещи преподобного Серафима, которые мы сейчас знаем. И владыка Зосима был с ней знаком.

Архимандрит Кирилл (Павлов)

Матушка жила неподалеку от монастыря, километрах в трех, в маленьком домике в Дивееве. Мы нашли этот домик, стучимся, открывает келейница Людмила и впускает нас. А надо сказать, что в дорогу мы с собой взяли продуктов – консервы, шоколад – и по дороге рассуждали между собой о том, как поделим всю эту снедь: одну банку консервов матушке, другую – себе; одну шоколадку матушке, другую – себе...

И вот нас впустили, матушка накрыла на стол, стала нас угощать, стала рассказывать о преподобном Серафиме, надевала нам на головы чугунок Преподобного, который у нее хранился... А потом сказала келейнице: «Закрой дверь, сегодня у меня дорогие гости, я больше никого принимать не буду». И мы просидели у нее не меньше шести часов. Сейчас я думаю, что такой прием был во многом из-за владыки, из-за его чистой и праведной жизни. Наверное, она уже тогда в одном из молодых послушников прозревала Духом Святым будущего епископа.