Сознание попадало в депрессивный коридор. Человек весь день на лагерных работах думал об унижении. И по инерции думал о том же, когда возвращался в барак. Жалуясь и унижая в свою очередь собратьев по бараку, он фиксировал себя и окружающих в охваченности депрессивным состоянием. Следующий день, проведенный в подобном режиме, закреплял навязанное внешней средой состояние. Депрессивное состояние становилось доминирующим режимом, исходя из которого нервная система реагировали на внешние раздражители и внутренние побуждения. Чем не «созависимость»?

Концепция «созависимости» инстинктивно пытается нащупать верное направление. Она понимает, что акцент восприятия должен быть смещен с травмирующего впечатления на что-то иное. Но на что именно?

Понятие Истины современный мир стремительно утрачивает. Приобщение к благодати Святого Духа для многих – пустые слова.

Для человека, утратившего вертикаль, стремление снять акцент с травмирующего переживания может привести к сосредоточению «на себе любимом». А что еще остается? Вот и советуют так называемым «созависимым» сосредоточиться на диете, спорте и внешнем виде.

Так и заключенные лагерей со временем теряли способность думать, кроме как о еде и о работе. Некоторым казалось, что, закрыв глаза на происходящее вокруг и сосредоточившись на еде, они сохранят свою психику от повреждения. Но в итоге они утрачивали способность сопереживать. За замыканием на себя следовало безразличие и утрата способности обратить внимание на что-то, кроме своих потребностей. Такие заключенные со временем превращались в «живые трупы», впадали в апатию и погибали.

Процесс сопротивления превращению в «живой труп» на примере опыта заключенных лагерей разбирался в цикле «Остаться человеком (часть 4)». Заключенные пытались сосредоточиться на том, что могло бы им помочь поддержать вертикаль. Кто не умел молиться, пытался писать стихи. Всеми силами заключенные, пытавшиеся не просто выжить, а остаться людьми, стремились не дать личному угаснуть. Любовь, сострадание были, как принято говорить, «магистральными» путями, двигаясь по которым, заключенные стремились данную задачу реализовать.

В концепции «созависимости» сострадающим родственника ставится диагноз, сострадание объявляется чуть ли не порочным. Надо дать зависимым упасть, чтобы, мол, оттолкнувшись от дна, они «поплыли» наверх.

У бойцов спецназа есть подобный прием. Если вертолет падает в озеро, нельзя покидать его во время падения. Если боец покинет кабину вертолета во время падения вертолета на дно, турбулентный след от падающего вертолета помешает бойцу плыть. Он будет бороться с турбулентным хвостом, растрачивая драгоценный кислород. Поэтому предписывается покидать кабину, когда вертолет ляжет на дно озера. Но что если вертолет падает на дно Марианского желоба? Да и не нельзя забывать выражение: «Я упал на дно и оттуда мне постучали» (то есть на дне был люк, под которым – ход, ведущий еще ниже).

Конечно, сострадая зависимому родственнику, человеку нельзя совсем переключиться вовне, на решение бесконечных внешних по отношению к личности человека проблем. Но и утратить способность сострадать – тоже опасно. Сострадание не должно также предполагать открытость для манипуляции со стороны зависимого, о чем см. «Наркомания. Состоятельному мужчине, угнетенному общением с братом-наркоманом»[108].

Когда человек близко к сердцу в отношении себя принимает слово «созависимый», возникает риск того, что он начнет делать культ из своей проблемы. Он начнет «прорабатывать созависимость», незаметно для себя уходя от здоровых остовов жизни. Трава пробивается сквозь асфальт не столько в силу борьбы с асфальтом, сколько в силу стремления к солнцу.