Проун, выходя из живописи к реальности, строит единое пространство, не иллюзорно-живописное и не абстрактно-научное.

Чтобы отмежеваться от картины с одной стороны и от инженерного чертежа – с другой, мы и дали нашему произведению новое имя – ПРОУН (независимо от того, в плоскости ли оно или в трехмерном виде).

Мы пустили его в жизнь к цели – творческому сооружению форм (следовательно, овладению пространством) через экономическую продукцию перевоплощенного материала.

Проун конструирует, то есть идет по пути создания отдельного, конкретного предмета. Картина же компонует, то есть дискутирует по разным формальным возможностям. Конструкция утверждает. Это различие находит свое выражение в инструментах того и другого: циркуль – зубило конструкции, кисть – инструмент композиции.

Проун, создавая новую форму, идет от создания нового материала, от перевоплощения материала. Так, например, мачты из бумаги. Это тоже дерево, но человек искусственно переставил его клеточки и этим перевоплотил для своих требований.

Путь проуна не отдельных суженных научных дисциплин – художник-соорудитель вмещает их все в своем опыте. Это чистый путь действия – действительность.

Нам придется в другом месте остановиться на роли цвета в проуне, на вопросах решения проблем тяжести, на самой производственной его форме и целом ряде других вопросов. Достаточно вышесказанного, чтобы увидеть развивающийся процесс преодоления картинного искусства и место проуна в этом процессе.

К какой конкретной цели идет проун?

К созданию города. К архитектуре мира.

Жизнь строит сейчас новую, единую стальнобетонную плиту социалистического фундамента под парадами всей земли, и через проун мы выйдем к сооружению над этим всеобщим фундаментом единого мирового города жизни людей земного шара.

Город – барометр жизни человеческого общества каждого времени. По прямым, и кривым, и кольцам чертежа плана города можно восстановить всю экономическую, политическую, духовную жизнь времени. Мы имеем огромный квадрат Вавилона, центрированный на малый квадрат деспота-бога. Мы имеем другой квадрат, выросший из римского лагeря с его основным крестом двух артерий, пересекающихся на палатке военачальника-императора. Мы имеем кольцевые круги, выросшие из ярмарочной площади, засеянной купцом, под охраной рыцарского замка. Мы имеем шахматную доску нового бухгалтерского времени. И имеем железобетонную балку вытянутых параллелей Нью-Йорка. Перед нами ряд знаков выраженного типа. В каждом из них выразил себя определенный класс. Также характерен и профиль города. В средневековье он весь сходится, нарастает пирамидально и истекает в кресте собора. Он, как корона, завершается в одной шишке с крестом наверху. В сегодняшней Америке он торчит рядом с отдельными, конкурирующими, разбегающимися зубами – фабричными трубами и небоскребами.

Так цветет земля городами. Ушедшие силы ушедшего времени оставили свои плоды.

Что вырастит новая сила нового времени? Какое место в этом процессе займет художник?

Мир, вся земля принесла в город искусство. В городе родилась наука. Они идут к поглощению друг друга, чтобы вылиться в нечто творчески единое. Художник-живописец вырвался из закоулка своей специальности, и в своем выходе к архитектуре (во всей широте этого термина) он становится перед проблемой своей роли как искусника. Потому что как искусник он делал что хотел – хочешь, пиши черно, хочешь, пиши красно. Но вот он вышел на площадь, и начал громоздить глыбы на глыбы, и сгромоздил нечто. Тогда пришли люди и сказали: «Хорошо. Прекрасно». И взяли свои перины, вобрались в это нечто, и каждый начал что-то подрубать, подбавлять по своим потребностям, своим удобствам. Нечто стало иным. Произведение искусства уничтожили. И получается, что искусника на площади обидели.