– Как вас зовут? – я словно услышал свой голос со стороны. – Кого мне благодарить как спасительницу?

– Мария, – услышал я в ответ и, прежде чем успел что-то сообразить, увидел, как она схватила свою хихикающую подружку за руку и потащила прочь от меня, обратно к метро.

– Мария, – повторил я и посмотрел ей вслед. Какие-то неясные воспоминания или ассоциации туманились у меня в голове. Она обернулась, и наши глаза снова встретились. Ветер донес до меня слабый аромат ее кожи, аромат, лишенный привкуса духов и косметики.

Вспомнив о том, что еще пять минут назад умирал от жажды, я вернулся на скамейку и, сорвав синюю крышечку, жадно припал к пластиковому горлышку. Когда я опустил бутылку воды, там оставалось совсем на донышке. Неэкономно как-то я пил, по старинке. А надо бы привыкать к новой жизни.

При мыслях о новой жизни гнетущее нехорошее чувство собралось посетить меня вновь, но я отогнал его встречным желанием покурить. Это было несколько проще, чем добыть воду, и только я собрался прогуляться вдоль урн, как возле меня на скамейку опустилась женщина. Она была закутана в нелепую шаль, из-под которой выглядывала длинная цыганская юбка. Но от нее исходил терпкий аромат модных духов, и я подуспокоился, в то же время удивляясь обилию душевных переживаний, посетивших меня за последние сутки.

Тем временем претенциозная молодая леди вытащила из необъятной сумки золотой портсигар, громко щелкнула крышкой, извлекла длинную сигарету и не глядя вручила ее мне. Я благодарно хмыкнул и ответным жестом протянул зажигалку. Дама кивнула и, с удовольствием затянувшись, повернулась ко мне.

У нее оказалась прекрасная кожа оттенка кофе с молоком, глаза цвета персидской ночи и нос, вызывающий стойкую ассоциацию с лошадью арабской породы. Для непосвященных поясню: длинный, тонкий с едва наметившейся горбинкой и немного уклоняющийся книзу на конце. Короче: нос арабской лошади, и точка. Вообще, она была вся как лошадь – тонкая, нервная и норовистая. Не люблю лошадей, но тут я понял страсть Алексея Вронского как к Карениной, так и к своей несчастной кобыле.

– Я Анна, – молодая женщина улыбнулась, показав краешек ровных, похожих на крупный жемчуг, зубов.

– Сергей, – представился я и подивился своим ассоциациям.

– Что, кризис жанра? – женщина окинула меня оценивающим взглядом и усмехнулась.

– Похоже на то, – я уже почти наслаждался неожиданной легкостью бытия, приоткрывшей мне новые горизонты.

– Тогда пойдем ко мне. Чего здесь сидеть-то? – она ловко пульнула окурок в урну, поднялась, поправила сползающую с плеч шаль и закинула на плечо сумку.

Я оценил ее фигуру. Как и бессмертному коллеге, мне было бы вполне достаточно ее щиколотки, чтобы дорисовать все остальное, но нынешняя мода предоставляет информации куда больше, чем действительно нужно. Согласившись с Анной, что сидеть на лавочке действительно ни к чему, я поднялся и вместе с ней двинулся плечом к плечу в неизведанное будущее.

Мы вышли из-под сени деревьев и, оставив бульвар за спиной, углубились в сторону *** переулка. Нырнув в подворотню, мы оказались во дворе обшарпанного дома. Каким образом не снесли эту серую махину, столь не похожую на культурно‑исторический памятник, я не понимаю. Подойдя к дверям, Анна набрала код. Пройдя в скрипучую обитую железом дверь, мы очутились в темном парадном. Когда-то красивая и широкая, а ныне облупленная и замусоренная лестница уходила во мрак, а грязная лампочка едва освещала недра старого дома. Пахло плесенью, сырой штукатуркой, далеким подвалом и, естественно, кошками. Я вежливо подхватил женщину под локоть, и мы поднялись по лестнице на один пролет – к лифтам. Лифт был под стать дому. Конечно, зеркала, скамейки и бархатная обивка из него давно исчезли, но сохранились резные дубовые двери и кованые решетки, ограждающие доступ в шахту. Анна вдавила кнопку вызова, и откуда-то сверху, демонстрируя кишки электропроводов, громыхая и постанывая, сползла кабина лифта. Мы забрались в ее допотопное чрево и, лязгая и скрипя, поползли на последний, шестой, этаж.