Мы сидели молча, и где-то далеко над крышами появилась тонкая кайма светлеющего неба.

Эдик хоронил друга.

Я был занят тем же.

Наконец он повернул ко мне лицо, бледное в рассветных сумерках. Его полные боли глаза смотрели на меня с непонятной тоской.

– Ты можешь навсегда превратить крыс в людей, а можешь навсегда избавить мир от крыс. Ты – недостающее звено между двумя видами. Ты – их мошиах ^>9! – Эдик захлебнулся словами и уронил голову на руки.

Я смотрел на его плечи и ничем не мог ему помочь.

– Врачу, исцелися сам! – пробормотал я.

Эдик вздрогнул как от удара:

– Что ты сказал?

– А также «кровь его на нас и детях наших ^>10» – не так ли, Эдик?

Он медленно опустился передо мной на колени и, взяв мою руку, положил ее себе на голову.

– Знаешь, что я теперь делаю?

Я кивнул.

– Ты принимаешь мою клятву?

– Нет.

Я услышал свой голос со стороны, и мне стало жутко.

– Мой род служил твоему семьсот лет, и я буду служить тебе.

– Этого ли ты хочешь?

– Я всегда этого хотел.

– Лжешь.

Я обхватил его за шею и притянул к себе.

– Я никогда не сделаю того, чего вы хотите. Слышишь, безумец? Как можешь ты жертвовать своей свободой во имя твари, которой и названия-то в природе нет? Или ты хочешь стать ловцом человеков ^>11? Это не моя синекура, Эдик. Как выяснилось, я тварь в тысячу раз более ничтожная, чем самое последнее ничтожество из людей. У меня даже нет души!

Я расхохотался и вскочил со скамейки.

– Вы слышите? У меня даже нет души! Я крыса! Отвратительная тварь с голым хвостом и розовыми ушами. Или какие там у меня уши? А, Эдик? В своей лаборатории вы наверняка выяснили все виды ушей моих сородичей. О, мой Бог!

Встань с колен, слепец, встань и иди! Если благодаря шашням моей маменьки у меня и есть какая-то призрачная власть, то этой властью я отпускаю тебя! Твой род отныне свободен от клятвы! Будь человеком, Эдик, ты-то можешь им быть! Уходи!

Я оттолкнул его, и он едва не упал, облокотившись о землю рукой. В глазах его застыла тоска.

Я отвернулся и пошел прочь. И от него, и от всего того, что услышал.

– Чернов, остановись, – крикнул он. – Не сходи с ума!

Но коньяк делал свое черное дело, и я, нырнув в подворотню, устремился в неизвестность.

Слишком часто мы принимаем чужую слабость за свою силу.

Если мужику некуда пойти, он идет к бабе. Все просто. Я отправился к Маше, на ходу пытаясь сообразить, как мне до нее проще добраться. Мне нужно было выспаться, прочесть эти чертовы «мифы древней Греции», и мне нужен был кто-то такой же, как я. С ним я не боюсь самого себя. С другим я боюсь его. И хотя переход девушки в крысу может доконать даже более крепкого парня, я готов был пережить и это. Итак, Маша. Но у меня не было ни копейки. И тут меня осенил гениальный, а главное, оригинальный план. Я сошел с тротуара и стал ловить машину.

Применив все похмельное обаяние, на которое я был способен, я объяснил парню-бомбиле суть проблемы: напился, посеял деньги, еду домой. Нужно подняться со мной, и жена отдаст деньги. Что будет, если Маши не дома, меня не волновало. Как-нибудь отмажусь. Не удавиться же теперь из-за пятисот рублей. Мы вошли в парадное, которое, к счастью, оказалось открытым: юркие выходцы из очередной солнечной республики мыли лестницу. Поднялись на шестой этаж. Я позвонил в дверь, и через несколько секунд она распахнулась. На пороге стояла зареванная Маша, облаченная в идиотскую девичью пижамку с котятами.

– Маш, отдай мужику деньги, а то я в долг ехал, – пробормотал я тоном мучимого похмельным раскаянием сожителя.

Маша всхлипнула и нырнула в прихожую. Покопавшись в сумочке, она вытащила кошелек.