Искать общие тенденции в этом многообразии возможностей за целое столетие и в глобальном масштабе затруднительно118. Но это важно, поскольку XIX век уделял труду особое внимание. Там, где в культуре было заложено уважение к труду, как в Западной Европе и Японии, новые возможности капитализма давали шансы для его реализации. На Западе труд стал высокой ценностью и одновременно предпочтительной категорией самоописания. Праздность даже среди элит перестала быть желаемой нормой. Королевы представали перед общественностью с шитьем в руках. Homo faber стал нормативной моделью и в экономической теории, и в некоторых направлениях антропологии. Трудовая теория стоимости, или «объективная» теория стоимости классической политической экономии, объявляла креативность и физические усилия источником создания ценностей – доктрина, которая стала аксиомой и у социализма. Отсюда следовало требование достойного вознаграждения и хорошего обращения с трудящимися. Дальше шли те, кто пытался представить себе облагораживание человечества посредством труда. Отчужденному и эксплуататорскому труду при капитализме противопоставлялась утопия освобожденного труда. По мере распространения машин особое место получила тема превосходства ручного труда. Критики машин – такие, как Уильям Моррис, основатель британского движения «Искусства и ремёсла» (Arts and Crafts), писатель, ранний социалист и влиятельный дизайнер, – возвращались в теории и на практике к исчезающим идеалам домодерного ремесла. Когда к концу века на части территорий Европы и США средняя продолжительность труда после роста в ранней фазе индустриализации снова стала сокращаться, возникла проблема свободного времени, то есть разделения времени – в рамках суток, года и жизни – между трудом, направленным на получение дохода, и не-трудом. По мнению Хартмута Кельбле, особенность Европы состояла в чрезвычайно жестком их разграничении119. Однако и в Европе соседствовали различные концепции «труда», так что выделить «типично европейское» определение труда нелегко120.

Исследования, посвященные трудовой этике неевропейских цивилизаций в XIX веке, пока отсутствуют. Они, вероятно, смогли бы продемонстрировать, что различия в отношении к труду определялись не только, а часто и не столько границами культур. С одной стороны, это отношение зависело в большой степени от социального слоя, с другой – внешние импульсы и благоприятные институциональные рамочные условия пробуждали рабочую энергию в разных обстоятельствах. Хороший пример – быстрая и успешная ответная реакция многих западноафриканских крестьян на новые возможности производства на экспорт. Те эффективные отрасли производства, которые существовали уже в доколониальную эпоху (например, хлопководство), адаптировались к изменившимся обстоятельствам, и наряду с ними были основаны новые121. Наконец, во всех или в большинстве цивилизаций представления о труде как раньше, так и теперь связываются с различными ожиданиями относительно того, что значит «справедливое» отношение к трудящемуся122.

Во всем мире, в том числе и в Европе, крупнейшим сектором занятости в XIX веке оставалось сельское хозяйство123. Индустриальное общество стало господствующим типом общества по всей Европе, включая Советский Союз, лишь по окончании Второй мировой войны. Но это господство было недолгим. Уже к 1970 году в общей структуре занятости в Европе доля труда в сфере обслуживания перевесила долю труда в промышленности. Таким образом, классическое индустриальное общество оказалось в мировой истории скоротечным эпизодом. Лишь в немногих странах – Великобритании, Германии, Бельгии и Швейцарии – промышленность оставалась ведущим сектором занятости более полувека. В Нидерландах, Норвегии, Дании, Греции и даже во Франции промышленность никогда не занимала такого положения, а в Италии, Испании, Швеции и Чехословакии – лишь на короткое время. Индустриальное общество оказывается еще более эфемерным, если выйти за пределы Европы. Даже в странах с наиболее производительной промышленностью – в США и Японии – труд в промышленности никогда не превышал занятости в сельском хозяйстве и в сфере обслуживания. И там, и во многих других странах имелись, безусловно, регионы промышленной концентрации. Но к 1900 году лишь в немногих странах мира – в Великобритании, Германии, Швейцарии – промышленный труд играл более важную роль, чем сельскохозяйственные работы