Когда разносчик подошел к русским, Рохлин махнул ему рукой, показывая, что ничего они не хотят. Его испугало и то, что разносчик обварит ему руки, и то, что, испив из этой грязной пиалки чая, он подхватит дизентерию.

Стемнело быстро, всего за несколько минут. За стенами вокзала опустилась такая кромешная ночь, что невозможно было различить очертания своей вытянутой руки. Каждый, кто выходил на улицу, точно погружался в морские пучины, тонул в этой темноте. Савицкий подумал, что влюбленные пары лишены возможности любоваться долгим закатом, этими поразительно красивыми цветами, когда солнце тонет за линией горизонта, окрашивая небеса красным, желтым. Но им вполне хватило бы и друг друга, а еще звезд, что висели над ними высоко в небесах, будто зажженные свечи, которые вставили в канделябры, укрепленные под самым куполом высоченного здания.

Савицкий и сам любовался этими звездами и этими небесами, тяжелыми, как бархатные портьеры. Те, кто оказывался в этих местах, верили в то, что небеса – на самом деле не что иное, как хрустальный купол.

Когда они интересовались у тех бедолаг, что оккупировали соседние лавки, сколько те ждут поезда, выяснялось, что на вокзале они уже сутки, а кто и двое. Одежда их вся измялась, на щеках выступила щетина, глаза покраснели.

Рохлину и Савицкому повезло. Их ожидания длились лишь пять часов. За это время они как минимум раза по четыре обошли вокруг здания вокзала, изучили его во всех мельчайших подробностях – и центральную башенку с часами, и фотографические снимки на стенах, на которых был запечатлен день открытия вокзала. Церемония была пышной. Часы на центральной башне остановились. Минутная стрелка вздрагивала, точно по ее телу проходили предсмертные судороги, но пройти по циферблату хотя бы еще один шаг она уже не могла.

«Время застыло», – подумал Савицкий.

Он ощущал, что время действительно перестало идти, что поезд, который они ждут здесь, остановился где-то на путях. Ему представилось, как кочегар замер с лопатой, полной угля, перед растворенной топкой, а машинист выглядывает в окно и смотрит, что там лежит впереди. Пока эта стрелка не сдвинется с места, они будут ждать этот чертов поезд.

С этими мыслями он забрался в кусты, что росли рядом со зданием вокзала. Припекло его по малой нужде, а в самом вокзале, похоже, забыли соорудить помещение для справления этой первоочередной человеческой потребности. Вдруг он почувствовал, что что-то ткнулось ему в спину, твердое, холодное и круглое, а позади послышался шепот на английском.

– Деньги, часы.

Его обдало тяжелым дыханием. Человек говорил ему почти в самое ухо.

«Всего-то?» – подумал Савицкий, улыбаясь. Было бы куда хуже, спроси у него нападающий имя. Настоящее имя.

Кажется, что у грабителя и вправду был пистолет, и он не пугал свою жертву обрезком трубы. Проверять на себе заряжен пистолет грабителя или нет – Савицкому совсем не хотелось, отдавать деньги, которых осталось совсем мало, – тем более, а звать на помощь – просто не имело никакого смысла, никто ему на помощь прийти не успеет. Вот он и крутанулся на каблуках, очень быстро, ведь для него время остановилось, выбил пистолет из руки грабителя, ударил по его руке ребром своей ладони, а она была такой крепкой, будто ее вытесали из дуба. Пистолет со звоном упал на мостовую, но к этому времени грабитель тоже опадал уже бесчувственной куклой, набитой соломой или ватой, потому что ребром другой ладони Савицкий ударил его по шее. Все произошло так быстро, что нападавший ничего не успел понять. Удивление только начинало проступать в его глазах, да так до конца и не проступило.