– Да, богат, и, видимо, его жена умеет быть убедительной.

– Мне трудно представить, чтобы кто-либо из моих сестер был настолько настойчивым, впрочем, я не общалась с ними пятнадцать лет. – В памяти Калли сохранилось воспоминание, как они все выглядели, наряженные по случаю ее свадьбы, прямо перед тем, как она навсегда уехала из Раш-Холла. – Если я вернусь, будет потрясением увидеть их взрослыми.

– Порой я думаю, как там мои братья, но это не так сильно меня интересует, чтобы я стал выяснять, чем они занимаются. Два старших были весьма испорченными, а младшие еще школьниками. Поскольку они происходят от трех матерей и были отправлены в разные школы, я мало их знал. Особенно младших.

– Мои дети хорошо знают и любят друг друга. В семьях так и должно быть. И это еще один повод не выходить замуж снова. Я не смогу выйти замуж за человека, который относился бы к ним свысока из-за их смешанной крови.

– Да, это серьезная причина быть осторожной с замужеством. В период ухаживания люди показывают себя с наилучшей стороны, а после свадьбы реальность может стать неприятным сюрпризом.

– Много веских причин не выходить замуж. – Разговаривать в темноте было легко, поэтому Калли решила спросить: – А как ты? Женат? Или был когда-нибудь женат?

– Боже правый, нет! – воскликнул Гордон, явно пораженный этой мыслью. – Я веду слишком беспорядочный образ жизни, чтобы жениться. Ни одна женщина в здравом уме не захочет взять меня в мужья.

Однако его внешность и обаяние легко могли заставить женщину забыть о здравом смысле.

– А чего желаешь ты? Ты снова обосновался в Англии? Хочешь иметь жену и детей, осуществить мечту англичанина – иметь собственное поместье и стать сквайром?

Он шумно выдохнул, и Калли услышала, что он переворачивается на спину. Она предположила, что Гордон смотрит вверх, в темноту. Наконец он заговорил:

– Когда-то я бы ответил «нет». Я вел беспорядочную жизнь, в чем-то она была пугающей и болезненной, но в чем-то приносила удовлетворение. Я бы не променял свое прошлое на другое, даже те его эпизоды, о которых жалею. Но…

– Но что?

– Мне уже за тридцать, пять лет назад я пережил кое-что, и это заставило меня переосмыслить многое. Я совершил немало такого, чем не горжусь. Делать глупости приемлемо в юности, но потом это становится уже неприличным. С тех пор я стараюсь быть лучше. Помогать другим, если необходимо.

– Что это был за эпизод, который изменил твой взгляд на жизнь?

– Грозившая мне казнь. Я находился на севере Португалии, когда там хозяйничали французы. Для пятерых из нас это закончилось заключением в сыром погребе и смертным приговором. На рассвете нас должны были расстрелять как английских шпионов. Мы пили дрянной бренди и говорили о том, как бы изменили свои жизни, если бы чудом нам удалось выжить.

Он говорил о смертном приговоре так небрежно!

– Ты выжил. И что, воплотил в жизнь свои планы?

– Да. Именно так я занялся своей нынешней работой. Я нахожу варианты для людей, у которых нет средств решить определенные проблемы самостоятельно.

– Звучит как нечто достойное восхищения, – заметила Калли. – Значит, поэтому ты здесь, спасаешь заблудшую вдову по поручению одного очень богатого человека?

Гордон рассмеялся:

– Дело стоящее, и оплата хорошая. Но с тех пор, как достиг почтенного тридцатилетнего возраста, я начал думать, что в жизни должно быть что-то большее. Я просто пока не понял, что именно.

– Брак, семья, особняк? Насколько я помню, ты был наследником своего крестного. Может, этого достаточно, чтобы сделаться сельским джентльменом?

– Думаю, хватило бы. Однако связаться с семейным адвокатом означало бы рисковать встретиться воочию с моим отцом или братьями. Мои контакты с благородным семейством Одли заключались в том, что я время от времени посылал нашему адвокату открытку с каким-нибудь текстом вроде «Вынужден вас огорчить, я все еще жив!»