Крестилась Светка лишь недавно, в девяностые, когда внезапно это стало общепринятым и даже модным, тем не менее ни крестика, и ни распятья не носила, крестик Светика лежал в малюсенькой шкатулке, рядом с кольцами, её серёжками, цепочками и бусами, и парой вытертых монет, ещё от бабушки. И даже с Венькой, по её слегка шутливому, однако меткому при этом выражению, они «как будто обвенчались»; замуж Светику, как полагается у нас, по-настоящему, с фатой до пяток, в подвенечном одеянии и пьяной дракой в кабаке под окончание, уже под занавес веселья, как ни странно уж, идти пока что не хотелось, и без этого они являлись полноценными супругами. Плюс ко всему, все эти нудные формальности: штамп в паспортах и фотосессия под музыку, марш Мендельсона и пустые обещания, она, и правда, полагала просто лишними. «Ты сам подумай, – говорила она Веничке, – причём тут ЗАГС, в конце концов? Скажи, пожалуйста! Или вам, юноша, так сильно этой записи, в талмуде ЗАГСа не хватает? – в шутку будто бы, она подкалывала Веню. – Сам подумай-то! Браки свершаются не здесь, ну ты согласен хоть? На небесах, ты понимаешь меня, миленький?» И Веня ей не возражал, с любимой женщиной он был согласен. Я надеюсь, понимаете? Совсем непросто возражать любимой женщине…

Как бы то ни было, спустя всего два месяца – совместной жизни, он купил два привлекательных, хотя серебряных колечка (не из жадности, поймите верно, не любил он цацки все эти), но с бриллиантовой насечкой по окружности, чтобы сверкали поживее и попраздничней, и с обещанием себе и даже Господу теперь быть вместе, с той минуты навсегда уже, они торжественно одели их на пальчики, один другому, в Церкви Праведного Лазаря, при Александро-Невской Лавре, без свидетелей и лишних глаз, после чего, недолго думая, пошли в кафе на Староневском, выпить что-нибудь, по столь торжественному, радостному случаю.

И после значимого этого события (когда погода позволяла, разумеется) они ходили Крестным ходом на Пасхальную, святую ночь, шли по периметру кладбищенской, ближайшей церкви – Серафима Преподобного, крестились истово, шептали поздравления… и отправлялись, просветлёнными теперь уже, в свой двор колодцем, пить кагор на тёмной лавочке, с такими точно же «поборниками Божьими». На этом все их отношения с Вершителем тогда как будто и исчерпывались в принципе.

Уж как-то так у нас сложилось тут, у грешников, о Боге мы хотя и знаем, тем не менее, на неосознанном скорее, тайном уровне, и вспоминаем мимолётно, между делом лишь. Конечно, многие, вне всякого сомнения, заходят в церковь (чаще всё-таки по случаю) и оставляют там записочки за здравие, за упокой родимых душ, увы, безвременно, уже ушедших навсегда, – друзей, родителей, и ставят свечки: на алтарь и Божьей Матери, и обязательно Николе покровителю. Из всех святых мы почитаем, отчего-то уж, больше других как раз Святителя Николушку, прямо ответственного в нашем представлении не за одних лишь моряков и прочих странников, но и за наше, так сказать, благополучие. Ещё с крыльца мы выключаем звук мобильника, кладём размашисто кресты, украдкой шепчемся со скорбным ликом на иконе Божьей Матери, идём к Николе – попросить посильной помощи, и в завершение общения с Создателем мы ставим свечку за ушедших. Детки всё у нас теперь крещёные едва ли не с рождения, в последний путь мы провожаем с отпеванием, а регистрация решений о супружестве у нас частенько завершается венчанием в каком-то модном то ли храме, то ли статусном, престижном клубе с благочинными диджеями, и за космические деньги, разумеется. На Пасху все теперь мы ходим обязательно, как коммунисты на партийное собрание, при Леониде Ильиче; что удивительно, есть и такие, кто постится, как положено, все сорок дней, а вслед за тем, буквально сразу же, Пасхальной ночью, пьяным в жопу едет к барышням и развлекается под виски и шампанское, забыв о совести, о Боге и супружестве. И даже в школах есть теперь слегка запутанный, непостижимым, странным образом привязанный… не то к душе, не то к утерянной давно уже, весьма таинственной, божественной духовности, предмет с названием ОРКСЭ