– Давайте обойдемся без эвфемизмов, – сказал Ань. – Вы хотите, чтобы я провел чистку.

– Не чистку! – воскликнул Ван Цай. – А удаление противников. Это защитная мера.

Председатель бросил на наставника резкий взгляд.

– Как сказал Мэн-цзы, какой смысл защищаться, если ты при этом теряешь себя?

– Ты просто не хочешь пачкать руки, – слегка покраснев, возразил Сяо. – И вот что я тебе скажу – скоро все будут восхищаться чистотой твоих рук… на твоих похоронах! – Сяо всегда гордился способностью контролировать себя, но сейчас он уже тяжело дышал. – Я не разбираюсь в юриспруденции, экономике, философии, но знаю толк в обеспечении безопасности. Я сделал карьеру в Министерстве безопасности. И, как сказал тот же Мэн-цзы, когда осел говорит об ослах, благоразумный муж слушает.

– Ты не осел, – усмехнулся Лю Ань.

– А ты не благоразумный муж, – отозвался Сяо.

Подобно другим сидящим за столом, Сяо не только распознал необычайный потенциал Аня, но и помог ему осознать свои способности. Каждый из них связал с новым лидером и свою личную судьбу. В истории Китая были люди, подобные Аню, но ни одному из них не сопутствовала удача.

Беспрецедентная популярность молодого Председателя – никто из его предшественников не занимал столь высокий пост в сорок три года – за пределами дворцового комплекса вызывала сложные чувства в верхних эшелонах власти. Восхищение им внутри страны, как и восторженный тон зарубежных комментаторов, лишь усиливали подозрительность его противников. Практические же действия вызывали откровенную их враждебность. За два года пребывания у власти Ань зарекомендовал себя энергичным проводником либерализма, подтвердив страхи и опасения одних и укрепив надежды других. В короткий срок он превратился в символ обновления и прогресса, одновременно вызвав ненависть приверженцев прежних порядков.

Разумеется, западные средства массовой информации поспешили объяснить его политику на свой лад. Они подчеркивали, что в свое время Ань участвовал в протестах на площади Тяньаньмэнь. Они придавали чрезмерно преувеличенное значение тому факту, что он был первым китайским лидером, получившим образование за границей и проведшим целый год в Массачусетском технологическом институте. Они приписывали ему прозападные чувства и называли имена людей, с которыми он сдружился за время учебы. С другой стороны, те же самые факты вызывали беспокойство в среде его недоброжелателей. Китайцев, проведших какое-то время на Западе, называли хай-гуями. Термин этот имел два значения: «морская черепаха» и «вернувшийся с моря». Враждебно настроенные к иностранцам китайцы называли себя ту-би, «местными черепахами». Для многих из них борьба с чужаком, космополитом, была борьбой не на жизнь, а на смерть.

– Не ошибайтесь на мой счет, – уже без улыбки сказал Ань. – Я понимаю ваше беспокойство. – Он посмотрел в окно на искусственный островок посреди Южного моря, унылый клочок занесенной снегом суши. – Каждый день я смотрю туда и вижу моего предшественника, императора Гуансюя, заключенного на острове в наказание за «Сто дней реформ». Я не забываю об этом ни на мгновение.

События далекого 1898 года давно стали легендой. Именно они положили начало массовых волнений и смут, потрясавших страну на протяжении последующего столетия. Желая положить конец отсталости страны и вдохновленный советом великого ученого и правителя Кан Ювея, император предпринял шаги, на которые не решался никто из его предшественников. За сто дней он издал серию указов, целью которых было превратить Китай в современное конституционное государство. Он пробудил великие надежды и благородные устремления. Через три месяца вдовствующая императрица Цыси при поддержке губернаторов провинций отправила императора, своего племянника, на островок в так называемом Южном море и восстановила старый порядок. Те, чьим интересам угрожали реформы, сочли их слишком опасными. Но и близорукие победители-реставраторы продержались лишь до тех пор, пока нагрянувшая революция не смела их с безжалостностью и свирепостью, коих и представить не могли свергнутый император и его советник.