Вокруг загадочного убийства Иванова в парке Петровско-Разумовской Академии в Москве правительство умышленно сосредотачивало существенную часть всего нечаевского процесса.

В качестве главного обвиняемого, Нечаев не присутствовал на суде. После раскрытия организации Нечаев бежал заграницу и во время процесса скитался по Европе, где за ним установлена была настоящая погоня. Самый факт бегства Нечаева от законного правосудия правительство мотивировало не иначе, как «трусостью» и «беспринципностью» его по отношению к товарищам, соучастникам процесса, которых будто бы он обманным образом втянул в революционную организацию, а потом бросил на произвол судьбы. Отсюда вполне понятно, что для романтически настроенной молодежи, для которой вопросы добра и справедливости стояли на первом месте, Нечаев представлялся не иначе, как в образе «авантюриста» и главного виновника политической «нелепости», каковой, по ее мнению, и была вся деятельность «Народной Расправы». Подобному взгляду значительно способствовало и то, что большинство подсудимых раскаялись в своих революционных замыслах и отреклось от Нечаева. Таким образом, в результате правительственной обработки, общественного мнения, революционная сущность нечаевского движения совершенно ускользала для большинства тогдашней молодежи.

И действительно, современная Нечаеву народническая молодежь оказалась бессильной уловить подлинную сущность самого движения. «Из всего процесса только убийство Иванова, описанное во всей трагической обстановке его, произвело на меня впечатление, оставшееся на всю жизнь; все остальное прошло как-то мимо, осталось непонятным», – говорит в своих воспоминания В.Н. Фигнер по поводу нечаевского процесса. А далее, в другом месте своих воспоминаний, связанных уже с выдачей Нечаева русскому правительству после ареста его в Цюрихе в 1872 году, В.Н. Фигнер говорит: «Из студенток сильно волновалась только одна Южакова, бывшая и тогда и после ярой якобинкой; мы – остальные, можно сказать, и пальцем не пошевелили.

Были ли мы недостаточно развиты политически, чтобы так или иначе активно реагировать на совершавшееся нарушение права Вера Фатиерубежища в республике, в стране свободного народа, или это зависело от того, что мы чувствовали нравственное отвращение к кровавому делу в гроте Петровско-Разумовского парка, трудно сказать.

Последнее, быть может, вернее. Ведь никто в то время не верил, что убитый Иванов был предателем, а политика Нечаева, его «цель оправдывает средства» – отталкивала от него решительно всю молодежь. Симпатии к Нечаеву, как к человеку известного нравственного облика, ни у кого не было. Подняться над осуждением Нечаева, как общественного деятеля и человека, подняться во имя права, против лицемерия правительства могущественного государства и вероломства слабого, в ту эпоху мы были, видимо, не в состоянии».

Из этого характерного признания виднейшей представительницы революционного движения 70-х и 80-х годов, как Вера Николаевна Фигнер, можно заключить, что тогдашняя молодежь действительно не в силах была подняться над уровнем правительственного обвинения Нечаева. Но среди молодежи находились и такие, которые со своей стороны охотно приписывали Нечаеву самые невероятные поступки и даже «легенды».

К числу таких «легенд» относится неизвестно кем пущенный слух, что в конце января 1869 года Нечаев не был арестован, что версию об аресте он распустил сам, дабы в глазах студенчества придать себе авторитет человека, пострадавшего уже за свои политические убеждения. Что Нечаев действительно был арестован и каким-то образом бежал из-под ареста, в этом никто не сомневался из близко стоявших к Нечаеву лиц. Слухи о якобы мнимом аресте его распространялись значительно позже, уже после побега Нечаева за границу. По свидетельству Веры Засулич, привлекавшейся по нечаевскому делу, эти слухи распространялись студентом Негрескулом, «страшным врагом Нечаева, ведшим против него всю осень (1869 г.) самую усиленную агитацию»