Бийкин улавливает шуршание над потолком, будто там, в глубине чердака кто-то не спит, живя тайно. В этот день на первом этаже пустуют комнаты для газовиков, которые работают на трассе. И на втором – никого, кроме Бийкина, да мамок с детьми, у них ранний отбой. Вверху топают! Вроде бы низковато, но ходят…

Вахтёр Федуловна вяжет палантин, длинный, как невод.

– Снег стронулся, – нехотя откладывает работу.

От площадки второго этажа – лесенка вверх, к люку. Бийкин открывает ключом, который дала Федуловна. А тот ходит! Поднимает крышку с опасением удара ею по голове, но шум утихает! Неповоротливая бабка в телогрейке глядит на храброго корреспондента.

Бийкин – в тёмном нутре. У фронтона вполне можно ходить во весь, и немалый рост.

– Кто тут?

В ответ – вихрь в темноте и грохот на тротуаре. Слуховое окно – настежь. В нём видна главная улица, неоновые буквы ресторана «Рассвет над Лысьвой». Под фонарём обитатель чердака бежит к выработанному карьеру. Миновав ресторан, попадает в тень. Как одет, не разобрать.

Вполне реально, такого роста мог: на доме кое-где скобы, а от страха быть схваченным прыгнул в сугроб. Вон ямка, хотя, наверное, от капели.

Бийкин прикрывает окно, закрыть не вышло.

Федуловна комментирует:

– Ослобонятся из лагеря, и ну, шастать верхотурами! Пойду-ка, проверю входную дверь: на два оборота или на один.

Бийкин и у себя «проверяет».

«Зачем вы читаете мой дневник?» У этого бомжа поставленный голос? Хотя, кого только нет в этих краях! Кремлёвский часовщик отбывает в колонии номер три. Актёров немало. В оцепке театр, какого на воле нет в некоторых городках. Бийкина на премьеру пригласил замполит колонии: материал для внутриведомственного журнала «К новой жизни». И вот диктор бегает чердаком, вопрошает по телефону…

Но нет, никакой не диктор, не актёр, а именно тот, чей дневник найден в тайнике этого видавшего виды стола!

В доме тишина и – во всём городе. А вот и локомотив, бьют о рельсы колёса. Мимо – поезд: с юга – на север, а потом встречный: с севера – на юг.

Утром отдаёт материалы машинистке: дежурная хвала аккуратному почерку.

Планёрка.

– Виталий Андреевич опять закрывает полосу, – Валя глядит в макет на краю редакторского стола. – Фёдор обещает репортаж «Спектакль в клубе». У меня готова корреспонденция из девятой школы, там преподаватель литературы добровольно ведёт историю литературы.

– Ладно, – кивает редактор. – На вторую – моя статья на партийную тему… Фотографии готовы?

– У меня, эн-та, пара снимков, да три – негативы…

– Ладно, делай быстрей, чтобы меньше негатива, больше позитива… Вон опять какие тёмные фотографии на третью. У тебя не нашлось чего-нибудь попраздничней к «Празднику Труда» Виталия?

– Один, эн-та, их передовика…

– Ладно. Виталий Андреевич, а ты останься…

– Вита, в дневнике, ну, этого парня, Гусельникова…

– …какие-то воспоминания…

– А про редакцию?

– Ничего.

На этом вранье и надо было прервать беседу.

– Лёня, а, правда, что он умер прямо в тот день, когда его уволили? Вроде, молодой специалист и увольняют…

– Специалист он – никакой. А характер, не приведи бог! Думаешь, я с ним не разговаривал? По-доброму! Он молодым был (у меня сыну Денису семнадцать). Я к нему, как к сыну… У мамки моей чуть не инфаркт из-за Володи! Ерунда такая: дефицитные ковры выделяют начальству. Директор Промторга Мефодий Игнатов один ковёр и мне навязывает. Беру на горе для моей мамки!

Леонтий говорил спокойно, но как дошёл до «ковра»…

– Твой предшественник – тебе не ровня. Ты работаешь. А он воевал. Такая категория: дай им в руки автомат – пол-Удельска перестреляют. Из вольнодумных. Нагородят, а нам расхлёбывай. – Кочнин глядит опасливо, будто проверяет, нет ли у Бийкина магнитофона? – У таких героев не ум, не знания природы вещей, не опыт житейский, наконец, а только желание под свои идеи приспособить непонятное и рубить, камня на камне не оставляя, по головам! Резать – так по живому!