– Значит, на честном слове, – подытожил хмуро. – Как скажешь, хозяйка – барыня. А для начала ты мне вот что объясни: с какого перепугу у тебя мысль возникла, что Малюту… то бишь Дениса, убили? Ему в последнее время кто-нибудь угрожал? Он чего-то опасался?

Зоя презрительно фыркнула и смерила сидящего Андрея высокомерным взглядом.

– Сам-то понял, что сказал? Кто бы посмел угрожать Малюте? Кого он мог опасаться? Да он и слова такого не знал!

– Тебе виднее, – не стал спорить Андрей. – Но вопрос остался: почему ты решила, что это убийство?

Зоя молча полезла в задний карман джинсов, далось ей это с трудом, с натужным пыхтением добыла коробочку мобильного телефона. Пока тыкала пальцем в экран, объяснила.

– Я когда в морг на опознание ездила, сразу этот странный след заметила. Да там и слепой бы разглядел. На самом видном месте!

Небрежно протянула Андрею телефон, резко головой дёрнула – так, что тяжёлые щёки аж подпрыгнули.

– Смотри сам.

Андрей аккуратно взял телефон. Фотография оказалась чёткой, видимо, освещение в морге в тот момент работало на полную катушку. Ну, или вспышку хозяйка предусмотрительно включила. Подумал и головой удивлённо покачал. Хладнокровная женщина! Её в морг на опознание привезли, на столе муж холодненький лежит, впору в обморок падать, а она о качестве снимка беспокоится. Впрочем – с кем поведёшься. Муженёк тоже тот ещё кадр был. Качественный.

То, на что Зоя хотела обратить внимание, Андрей заметил сразу. Да и то верно – трудно не заметить. На выпуклой, безволосой груди мёртвого Малюты отпечатался чёткий, словно нарисованный, след. Андрей подумал между делом – странно, ни одной наколки нет. При такой-то жизни. Хотя… Малюта был отморозок конченый, а вот зоны не видал, дальше следственного изолятора не заглядывал. Так и ухитрился ни одной судимости не заработать. Не о чем нательную роспись вести, не о чем людям поведать. А среди Малютиного окружения не принято себя бессмысленными рисунками изукрашивать. Всё равно, что менту личное дело ромашками расписать.

След характерный, судя по всему, именно здесь электрический разряд в Малютино тело и вошёл. Андрей поднял голову и с недоумением уставился на Зою. Та в свою очередь тоже не отводила от него внимательного взгляда.

– Ну, и где ты видел такой след от удара током? – спросила насмешливо. – Разве так бывает?

Андрей удручённо промолчал, глянул на снимок ещё раз. Точно с первого раза собственным глазам не поверил.

На груди покойника чётко отпечатался багрово-синий след маленькой, словно детской, ладошки.

– Ты хоть понимаешь, дело какой важности так эпически прос… прогадил?

Директор глянул на Константина исподлобья, словно постарался придавить провинившегося бедолагу к дорогущему паркету и размазать безжалостно. Чего жалеть – другой постелют. Впрочем, смотреть иначе он и не мог – конструкция не та. На безмозглого сотрудника сейчас уставился бывший борец-тяжеловес. Оплывший, обрюзгший – но борец. Огромная, лысая голова почти лежит на бочкообразной груди, словно директор бодаться надумал; большое, рыхлое уже, тело в характерном, борцовском полу наклоне; секунды без движения не стоит, всё время переступает и слегка поворачивается туда-сюда без видимой необходимости. Константин мысленно пожал плечами. Вся компания знает, что директор борцом никогда не был, и вообще к спорту относится прохладно, а местами и вовсе презрительно. Вон и ушки не борцовские, целенькие, не поломанные. Видал Константин расквашенные пельмени вместо ушей у настоящих-то борцов, доводилось. Откуда в таком случае медвежьи повадки? Похоже, природные, не наработанные. А вот лицо у директора отнюдь не медвежье: оплывшее, тяжёлое, точно со вчерашнего перепою. Хотя и не пьёт ничего, кроме минералки, да и ту умеренно. Пухлые губы, пухлые щёки, маленькие глазки… И вот эта свинья, жирными сосисками коротких пальцев, копошится в человеческих судьбах! – в некотором смятении подумал Константин. – Решает, кто в жизни будет на коне, а кто… конём. Где справедливость-то, господи? Глянул на свой безупречный костюм, поморщился. Надо было за завтраком хоть кетчупа на лацкан капнуть, не раздражать начальство. Ещё сочтёт за издевательство, в своей-то влажной, безразмерной рубахе.