– Легко и просто, – скривился в горькой усмешке парень, – если тебя бьют, поневоле приходится защищаться, а если на тебя нападают с кастетом, ты же не можешь обороняться голыми руками.

Впоследствии мы с Эйнаром больше никогда не затрагивали в разговорах эту скользкую тему, но перед тем, как расстаться в тот вечер, я одними губами прошептала ему в самое ухо, что безмерно горжусь им, и получила в ответ благодарный кивок, значащий для меня гораздо больше пылкого признания в любви. Зато не успела я вернуться домой, как у нас с мамой тут же состоялась длительная «профилактическая беседа, призванная убедить меня, что Эйнар мне по всем критериям даже близко не пара, и ничего путного из наших отношений в итоге не выйдет.

– Ты только подумай, Рина, – эмоционально увещевала меня мама, машинально прихлебывая остывший чай, – да, он очень симпатичный, этого у него не отнять, но посуди сама, что общего между вами может быть? Будто я не поняла, что раз твой Эйнар учится в 12-й школе, то и живет он в «Живых и мертвых».

– Да, живет, – с вызовом подтвердила я. «Живыми и мертвыми» у нас в городке метко прозвали захолустный район, расположенный всего в нескольких метрах от кладбища. Окна многочисленных двухэтажных развалюх, возведенных первыми поселенцами еще в незапамятные времена, смотрели прямиком на погост, а просевшие от старости дома с прохудившимися крышами и покосившимися ставнями органично довершали жуткое полотно прогрессирующей разрухи. «Живые и мертвые» считался настоящим гетто, изобиловал грязными наркопритонами и заслуженно имел репутацию гиблого места. Обитали там преимущественно потомственные алкоголики с печатью наследственного вырождения на пропитых лицах, синие от тюремных наколок рецидивисты и гастарбайтеры из Средней Азии, принимающие активное участие в распространении наркотических веществ. Ходили даже слухи, что полиция предпочитает лишний раз не соваться в эту клоаку, и в «Живых и мертвых» давно действуют собственные порядки, а злостные нарушители установленных криминальными авторитетами законов жестоко караются физической расправой. В свете вышеупомянутых сведений я без труда допускала вероятность того, что Эйнар был вынужден противостоять озверевшим от безнаказанности молодчикам любыми доступными способами, а поставивший его на учет участковый не счет нужным предварительно разобраться, кто прав, кто виноват, но, в отличие от меня, мама принципиально не желала рассуждать логически, и отныне воспринимала парня исключительно в качестве нависшей над моей безопасностью угрозы.

– Ты хотя бы представляешь, какая у него семья? – взмахнула руками мама, – все более или менее приличные люди съехали из «Живых и мертвых» при первой возможности… Когда я спросила Эйнара о родителях, он будто язык проглотил, ясно же, почему. Ты вот, к примеру, знаешь, чем они занимаются?

– Мать сейчас в положении, а отчим…Отчим – разнорабочий, – всеми силами попыталась нарисовать относительно пристойную картину я, но мама мгновенно сообразила, что скрывается за обтекаемыми фразами.

– Рина, это днище, – без колебаний заключила она, – я не спорю, может быть, Эйнар и неплохой мальчик, но мне слабо верится, что окружение не наложило на него свой отпечаток, а потом еще и дурные гены рано или поздно дадут о себе знать. Ты – наша гордость, умница, красавица, будущий юрист-международник, и он… Ну, отслужит он в армии, предположим, возьмут его в контрактники, а дальше что? Образования нормального как не было, так и нет, будете всю жизнь по гарнизонам мотаться, оно тебе надо? А нам с отцом зачем такие сваты нужны, вот уж с кем всю жизнь мечтали породниться, так со всякой алкашней из «Живых и мертвых»! Нет, даже не трать на него время, обруби на корню, поплачь в подушку и забудь, какие твои годы! Рина, ну не смотри ты на меня волком, я понимаю, у вас любовь-морковь, но зачем добровольно голову в петлю совать? Слышала я про эту 12-ю школу, там на выпускных экзаменах уже полкласса с животами, а некоторые даже родить успевают, так что, прости, но порядочность этого Эйнара вызывает у меня сомнения.