– Куда? Двигаться – куда?!

– Вперёд. У меня большие планы, Виктор Никитич, – тихо, но внятно проговорил Гурьев. – Для их осуществления мне требуются люди. Всякие люди, желательно – с принципами и лично мне обязанные. По возможности – обязанные всем, в том числе и жизнью. У меня такое чувство, что нам попался человек именно с принципами. Ещё раз повторяю – нам требуются союзники. Они не лежат готовые на складе, словно обмундирование. Нет у меня глиняной армии, как у первого императора династии Цинь, которая только и ждёт звуков боевых барабанов, чтобы ожить и броситься в сражение. Армию требуется изготовить. Изготавливать её можно только из подручного материала. Только из того, что имеется в наличии. В наличии же, как вы имели возможность неоднократно убедиться, былинных витязей, всех из себя в сверкающих ангельских доспехах, почему-то не наблюдается. Всё больше народец, на войне так или иначе пообтёршийся, и выпить не дурак, и реквизицию без особых душевных терзаний произвести, и на бабу чужую взгромоздиться, если случай подвернётся. Если у вас имеются какие-нибудь запасы означенных витязей, соблаговолите поделиться. Или новые, уникальные идеи на этот счёт. Я готов со всем возможным вниманием их выслушать. Молчите? Ничего удивительного, – Гурьев повернулся, посмотрел на Шлыкова. – Именно потому я буду действовать так, как я сам считаю нужным и правильным. Уж извините.

– Удивил – победил.

– Совершенно точно именно так, – кивнул Гурьев. – Но такую ювелирную работу я, как вы понимаете, ни вам, ни полковнику, как бы ни был он любезен моему сердцу, доверить не могу. Посему отправляюсь немедленно спать, чего и всем остальным, кстати, желаю, – Гурьев поднялся и сладко, с хрустом, потянулся. – Да вы ведь и не станете мне мешать, господа?

Сказано это было таким тоном, что Шерстовский мгновенно уяснил – совещание закончено, решение принято, и командира мнение подчинённых более не интересует. Командира?! Командира, командира. Тут уж – хочешь, не хочешь… Ротмистр знал, что такие вещи не на земле и не в штабах решаются. Если положено человеку судьбой – командовать, значит, так тому и быть. Он кивнул, поднялся, и щёлкнул каблуками, отработанным жестом прижимая шашку к бедру:

– Разрешите откланяться, Яков Кириллович.

– Разумеется. Спасибо и спокойной ночи, господа.

А что, подумал, выходя по нужде, Шерстовский. Во всяком случае, на это забавно будет поглядеть. А повесить – дурная работа нехитрая. Но каков же… шельмец, а?! До такого додуматься! Конечно, не Цесаревич он, это, как Божий день, ясно. А – кто?!

Поставив перед безгранично обалдевшим Чертоком чугунок с дымящейся, политой топлёным маслом, посыпанной свежей зеленью и крупной солью картошкой и заперев амбар, один из конвойных казаков вздохнул и перекрестился:

– Во. Видал?! А ишшо говорят. Как разговариват! И смотрит-то! Как же, не царевич. Так мы и поверили. Царевич. Как есть, доподлинный царевич. Во!

– А зачем же говорят-то, что не царевич?! – жалобно сказал другой. – Это ведь народу какое облегчение-то было б…

– Курья башка, – ласково проговорил старший. – Конь… Конь-спирация. Нельзя покудова. Силёнок маловато.

– Так ведь не крестится ж… И с жидами… Не велит…

– Потому как Царём будет, – посерьёзнел старший казак. – Не крестится, верно. Говорю ж – конь-спирация! Царь наш православный – он всем Царь, помазанник Божий. И нам с тобой, и жидам, и татарам. С кажным человеком, каков он есть, на егойном языке разговариват. С япошками – по-японски, с китайцами – по-китайски, а с жидами – по-жидовски, известное дело. Понял?! Он всех своих детей любить должон. Скока есть, все его. А то это ж не по справедливости выходит, не по-христьянски, – один – сынок, а другой-то – пасынок?! У Царя сердце большое должно быть, курья башка. Его на всех хватить должно!