Даниэль пытался хоть как-то ее понять. Поддерживать чистоту в разрушенном городе наверняка было непросто, но неужели эта женщина не могла хотя бы иногда принять ванну и постирать одежду? Наконец дошло до того, что когда Саримель склонялась над ним, чтобы поправить подушку, Даниэль с отвращением отворачивался и морщил нос.

«Главное – выздороветь, – убеждал он себя. – Когда смогу ходить, найду тех, кто лучше справляется в этих условиях. Наверняка ведь остались те, у кого еще есть горячая вода и доступ к свежей еде».

А потом однажды утром Саримель принесла ему яблоко – большое, красное, сочное. И на вкус оно было превосходным, особенно после не слишком свежего бульона. Даниэль вгрызался в него с наслаждением, не обращая внимания на стекающий по подбородку сок. Он съел почти три четверти – больше не смог, так как яблоко оказалось чересчур велико. Остаток он положил на край кровати, а потом задремал. Часов у него не было, но он мог бы поклясться, что спал не дольше трех-четырех часов.

Когда он проснулся и потянулся за яблоком, оно оказалось испорченным – не слегка побуревшим, чего он ожидал, но липким, расползающимся и изъеденным гнилью. Он с отвращением отшвырнул остатки яблока, и Саримель на него накричала, ругая за испачканный пол. А может, за то, что вместо того чтобы съесть все сразу, он потратил четверть впустую.

Около полудня к Саримель пришел мужчина, которого Даниэль про себя называл «парнем с мечом». Он часто ее навещал, но оружие имел при себе редко. На этот раз он не только был вооружен, но также подошел к Даниэлю и, смеясь, приставил острие к его горлу. Панталекис, искоса глядя на сверкающий клинок, старался не пошевелиться, почти уверенный, что мужчина шутит. Почти.

Саримель позвала гостя в соседнюю комнату. Какое-то время Даниэль прислушивался к доносившимся оттуда звукам – вполне недвусмысленным стонам, вызывавшим у него зависть и злость, поскольку он понимал, что самому ему еще долго придется ждать подобных удовольствий. Чтобы занять мысли чем-то другим, он начал обдумывать возможные способы связаться с Новыми Землями.

Потом вернулся любовник Саримель и еще раз повторил свою шутку, приставив к его горлу острие меча.

Ржавого меча.

Даниэль не сомневался, что раньше ржавчина отсутствовала, и меч был начищен до блеска. Металл заржавел всего за несколько часов.

Панталекис закричал, зовя Саримель. Прибежавшая женщина оттащила любовника от кровати, наверняка решив, что ее подопечный кричит из-за идиотской шутки. А Даниэль, у которого от тошнотворного подозрения обострился взгляд, сразу же заметил, что Саримель успела постареть с того дня, когда он с ней познакомился – так, как обычно стареют за год или за два. Все ее лицо покрылось мелкими морщинками, но при этом она держалась прямо, и походка ее была пружинистой, как у молодой женщины.

Он понял, что ему требуется зеркало.

Ему пришлось потратить немало времени, чтобы с помощью жестов объяснить, что ему нужно, но он наконец получил то, что хотел – и облегченно вздохнул, увидев, что собственное его лицо нисколько не изменилось. Он, правда, побледнел и исхудал, а под глазами проступили тени, но наверняка не постарел. Немного поводив пальцами по густым бровям, тонкому носу и выступающему подбородку, он удовлетворенно перевел взгляд на копну светлых волос, потускневших и давно немытых, но, слава богу, все еще густых.

Все так же с помощью жестов Панталекис попросил бумагу и что-нибудь для письма. В ответ он получил пачку пожелтевших листов и что-то похожее на угольный грифель. Жаловаться не стал.

Придвинувшись ближе к окну, за которым постепенно сгущались сумерки, он написал онемевшими от холода пальцами: