Зря дядя Володя думал, что мальчик не помнил папу. Самым отчетливым воспоминанием было следующее: папа позвал Алекса помогать ему. Задумывался сюрприз для мамы, и папа хотел налепить домашних пельменей. Они уселись на кухне за обеденным столом и начали кулинарное таинство. Но пельмени никак не лепились маленькими детскими ручками. Отец встал и долго, около минуты, смотрел на мальчика, возюкавшегося с пельменем. А потом очень сильно пнул его ногой. Алекс улетел в угол и сильно ударился затылком о дверной косяк.

– Это не видения, и зря вы заказали мороженое в железных чашечках, – глаза мальчика блеснули страхом, и он быстрым движением отодвинул лакомство от себя. – Там может быть черное дно. И вряд ли я стану рассказывать вам что-то. Вы же все равно не поймете.

– И что? – мужчина взял маленькую ложечку и начал медленно копаться в своей чашке с мороженым. – Кстати, ты не по годам умен. Даже странно, что ты еще не ходишь в школу. Если бы не эти твои заскоки…

– Нельзя прикасаться к черному, – шепотом произнес Алекс и ближе наклонился к дяде Володе. – Так мы провоцируем его.

– Ты, наверное, совсем не помнишь…

– Я прекрасно помню отца, – вдруг перебил мальчик и очень по-взрослому посмотрел отчиму в глаза. – И я прекрасно знаю причину его гибели. И если вам будет интересно, я расскажу когда-нибудь про это.

– Тебе было всего два с половиной годика, – спокойно парировал Володя. – В таком возрасте это вряд ли возможно.

– Мне было три с половиной, даже почти четыре, и мне вообще плевать на ваше мнение или же мнение кого-то, кто так считает или думает. Вы вообще ничего не знаете о времени, а я знаю.

– Ну вот, ты снова замыкаешься в себе. Я правда верю тебе и хочу выслушать. Расскажи мне твою историю, малыш, – в голосе дяди Володи были нотки искренности и теплоты. Он очень старался.

– Хорошо. Если вам действительно интересно, я расскажу. Папа тогда постоянно бил маму. Меня он тоже бил. Точнее, я иногда попадал под горячую руку. Мама так это называла. Он мог просто прийти с работы в плохом настроении и от этого врезать маме в живот рукой или ногой. Я бежал заступаться за нее и тоже получал.

Потом мама долго успокаивала меня. Она утверждала, что папа любит нас на самом деле и просто немного расстроен плохим положением на работе. Начальник папы много требует от него, и он очень устает.

Вечерами меня насильно сажали на диван в гостиной и включали телевизор. Особенно это практиковалось в субботние вечера. Мне следовало сидеть и смотреть ту программу, которую включили. Потом я должен был кратко пересказать отцу суть просмотренного и доходчиво объяснить смысл передачи. Если мне это не удавалось или удавалось плохо, я получал затрещину или пинок. Маму в период этих просмотров он уводил наверх в туалетную комнату. Я не знаю, что он делал с нею наверху. Вернее, не знаю, что он делал физически. Но я чувствовал, что он делает с нею морально. Я слышал, как боль таилась в ее душе. Я видел ее маленьким сморщенным котенком, забившимся под старый мусорный бак. Котенка трясло от страха и ужаса. Жизнь теплилась в его маленьком тельце, он жил, но жил вопреки.

Мама сильно стонала и кричала, как будто ее режут. Но спускалась она без ран и синяков, хотя и со следами наручников на запястьях и красно-синими полосками на шее. В глазах ее всегда стояли слезы, губы тряслись, а ноги подкашивались. Почему я решил, что это были наручники? Я просто находил их спрятанными за унитазом в туалете. Но ту субботу, именно ту… я запомнил на всю жизнь.

Дядя Володя сидел напротив мальчика с открытым ртом и слушал. Он никак не ожидал такого разворота событий.