– Вся деревня смеяться будет. Раз положено помирать и пришел срок, так и помри достойно! По-человечески! – так она его подушками между делом и душит. А он еще и брыкаться пытается.

Но тут кто-то из подруг Дарушки, из баб деревенских и тружениц сельских оказался рядом. Они невзначай зашли к ней разведать, не помер ли мужик, и готова ли брага в бидоне на поминки? Они и помогли Дарушке утихомирить мужика.

Навалились как следует, накрыли подушками, он и отдал душу Богу, малость еще подергавшись ногами. А головой уже не мог. Крепко держали подушку жена и ее соседки. И не вышло позору для рода Мукомолов. Скончался мужик, как положено. Через три дня вся деревня поминки праздновала. И скорбели все неподдельно. Но с тех пор и у избы Мукомола нечистая сила завелась.

И мимо этого места надо было пройти моему деду в темноте ночной да глухомани деревенской.

Кстати, я сам помню про этого Мукомола. Мальчишки деревенские рассказывали, что в то время они, совсем детьми бывшие, вместе с парнями, из городов понаехавшими на каникулы, постоянно воровали у Мукомола яблоки, хотя у каждого и в своих садах хватало плодов. Но у него, вправду, были какие-то особо крупные, румяные и сладкие.

А еще у Мукомола коза была, ой, бодливая, и он один только и мог подоить ее…

…Мимо Демешиных деду моему, в конце концов, удалось пройти – уступил черт на коне дорогу. Да и хмель помаленьку из головы выветриваться начал.

Дед рассказывал:

– Вот, как только я обматерил его, этого х… на коне, так он помялся-помялся и сгинул. А я дальше пошел. Видал, как они могут, гады, то исть бесы?!..

Подошел я ближе к тому месту, где черт этот только что гарцевал, там раньше у Демьяновых огород был, а как сгорели они скопом в избе своей живьем, так все и заброшено стало, дорога появилась, ну, гляжу, где же стрекулист этот, что выделывался тут? Ан на тебе, на том месте уже куст стоит высоченный!

Вот какая сволочь, во что успел обернуться черт этот! От матов моих как скрутило его! Под куст, понимаешь, заделался, акации колючей.

И пошел тогда дед далее по улочке деревенской, поскольку после того как одолел Демешиных, он и вступил в черту потемкинскую, то есть в сами Потемки, как деревня эта и называется до сих пор.

И до Калиткиных уже, было, добрался. А тут перед колодцем, что на углу двух улиц, еще одно приключение случилось.

– Вижу я, кто-то в черном чего-то копошится у колодца. Ну думаю, если человек живой, то почему же мне не слышно ведра громыхания, и цепь колодезная тоже не грымит? И кому это среди ночи вдруг напица захотелось?! Сразу понял, что и тут бесы водятся. Может, новенькие какие появились, и деревня еще про них ни чего не знает.

Но я и думаю тогда, что этого беса-новичка голыми руками возьму, а если что, то и по роже дам ему, негоднику. Нефиг колодец человеческий и питие наше чиста потемкинское осквернять!

Ну, я такой решительный и подступил к этому в черном, вроде как бы на мужика он смахивает. А сам я уже разозлен был, что всю дорогу мне кто-то мешает и все время что-то мерещится. Это нечистая сила душу мою так хитро пытает, изводит – супротив меня комедии всякие устраивает.

И только я замахнулся, чтоб врезать ему кулаком, отведя прежде руку далеко за ухо и со всего плеча, а он, чертяка, вдруг по-человечески мне голосом прищемленным и заверещал:

– Иван Иванович! За что?! Ой, ня бей мяня!

– Я решил чуток погодить, но за грудки беса еще держу. Глянул поближе в харю его, а это вылитый наш конюх Костюша, пьяный, как будто и побольше моего кривой. Вот они, черти, захотят – и в человека любого превратиться могут, как только что не по-ихнему идет или когда они характеру крепкого боятся! Обматерил я этого Костюшу, что чертом прикинулся, смачно: последними словами, на всякий случай обматерил, а вдруг он – настоящий черт? И дальше пошагал я по улице гордый. Но зря. Лучше бы от колодца пошел прямиком, по другой улице, ну, маленько в обход, но к нашей избе все равно вышел бы!