Мне не нужны были термины. Я знал итог. И с ним вошел в палату Веры, простояв перед окном все это время, пока она не пришла в себя.

Я не был готов к такому решению, которое ей озвучил, но иначе тоже не мог. Я буду видеть то, что сделала она, винить ее, себя. Она будет делать то же самое.

Мы пытались, но это привело к тому, что порознь будет правильно.

Ее доверие не появится вдруг, покажи я ей свою душу. А я не прощу ни ее, ни себя.

Это точка. И она неизбежна для нас.

Вера

Прийти в себя удавалось с трудом. И когда я открыла глаза я по-прежнему лежала на том холодном полу, и сама была ледяной. Боль окутала всю меня от затылка и до кончиков пальцев, которыми я даже пошевелить не могла.

Попытка позвать на помощь снова провалилась и с очередным спазмом в животе, который ощущался как взрыв изнутри, я снова отключилась.

Дальше я парила по воздуху. Видела сквозь приоткрытые глаза то свет, то мрак.

После его монолога я ударилась в слезы. Чувство вины перед моим малышом глушило меня потоком агонии и сумасшествия.

Поверить его словам я не могла.

Может он его забрал? Может он решил меня наказать? Но как он мог уйти? Как мог вот так просто бросить одну?

Видимо так же, как я запросто поехала куда-то к совершенно теперь незнакомому человеку и поставила под угрозу нашего сына.

– Прости, прости… прости… я так виновата, – глажу свой живот, который очень болел, но плевала я на эту физическую боль.

Не верю. Я не верю ему.

Это не правда.

Он врет.

Пытаюсь встать, но сил не хватает на многое. Да и понимаю, что встань я на ноги тут же упаду.

Благо ко мне вошла медсестра и вопросы посыпались из меня потоком вперемешку со слезами.

Но ее ответы были не теми, которые я мечтала услышать.

– Врачи сделали что, могли, Вера. Вы долго лежали там на бетоне. Много крови потеряли, мы и вас кое-как спасли. Но малыша… к сожалению не удалось.

– Неет, нет… это же не могло произойти. Он такой крепкий был… А срок, он большой. Это не… не правда. Он вам заплатил? Сколько он вам заплатил? У меня есть деньги. Много денег. Скажите правду умоляю.

– Простите, но правда такова. Мне жаль.

Ей жаль… а я умираю. От своей глупости, от греха, который совершила по отношению к своему сыну.

Как мне дальше без него? Как вообще можно без него?

Новое пробуждение подарило забвение, что ничего не произошло. Что все лишь сон отвратительно страшный.

Я осмотрелась по сторонам, темной палаты, но была одна.

Такая тишина стояла, что мне казалось будто, заложило уши.

Боль внизу живота постепенно усиливалась с каждой минутой. Видимо переставали действовать обезболивающие. А это значит, что все правда. Что мой малыш…

Руки опустились на выпирающий живот и их прострелило фантомной болью от воспоминаний его шевелений, толчков изнутри.

Слезы, слезы, слезы… Хотелось потерять память навсегда и не помнить вообще ничего. Ни родителей, ни его…

Он тоже ушел. Бросил. Я виновата, признаю, но такого предательства я не ожидала. Сейчас я хотела крепких объятий и ничего больше.

Но Глеб так легко сказал те злые слова, что я понимаю только одно – он ничего так и не почувствовал ко мне за этот год. Это я как дурочка надеялась на чувства.

Значит я обязана поступить как он. Выбросить его из своей души. Не хочу помнить о нем. Не хочу…

Дверь открылась и ко мне вошел врач, но, когда я посмотрела в ту сторону увидела сестру мужа.

– Рита, – вновь унесло восстановленное дыхание и меня скрутило.

– Тише, тише, дорогая, – она села рядом и склонилась, чтобы обнять. – Поплачь, Верочка. Поплачь.

И я плакала. Иссушала себя этим водопадом саморазрушения. Но ничего не помогало и я знала – не поможет. Ведь ничего не изменить.