Он знает, о чем я сейчас спрошу….

— Дэн. Надо поговорить. На чистоту.

3. Глава 3. Такого ты обо мне мнения, да?

— Дэн, надо говорить. На чистоту. — выдавливаю из себя, неотрывно глядя на мужа.

Хмурится, а затем выдавливает едва заметную ухмылку и качает головой.

— На чистоту, — говорит сам себе. Сердится.

Втягивает носом воздух и на секунду прикрывает глаза. Он так делает, чтобы взять себя в руки, когда кто-то из подчиненных дико косячат. Надеюсь, он злится на себя, а не на меня сейчас! Ведь это не меня назвали папой!

Дэн обходит авто и открывает мне дверь. Стоит близко, а чувство будто между нами возникла непреодолимая пропасть. Он весь колется невидимыми шипами.

— Садись в машину, — кивает в салон. Тон вовсе не приказной, но давящий. Мне такое не нравится. И он прекрасно это знает. — Не на парковке же говорить на твою “чистоту”.

— А что тебя так вызбесило в моей просьбе? По-твоему, у нас нет повода для разговора?

— Повод? Дай угадаю, тот мальчишка, да? О нем будешь сейчас меня допрашивать? — шипит Дэн, а я ловлю себя на мысли, что таким агрессивным видела его лишь, когда крупный контракт сорвался в последнюю секунду.

Он это понимает, вновь втягивает воздух и говорит уже спокойнее.

— Он ошибся, Аэлита. Я тебе уже об этом сказал. Но мое слово, видимо, для тебя ничего не значит?

— А сам бы ты поверил? — спрашиваю его, и смотрю во все глаза. Взгляд решительный, уверенный, ледяной. А кадык дергается, сглотнув слюну. — Я видела, как он на тебя смотрел. Ты тоже это видел. Ты растерялся. Пусть другие этого даже не поняли, но я знаю тебя, как себя!

— Что ты сейчас пытаешься мне приписать?! Что я отшил собственного внебрачного сына, глядя ему в глаза? Такого ты обо мне мнения? Так ты меня знаешь? — злится он, и я на секунду теряю дар речи.

Потому что в этом Дэн прав. Он суров со взрослыми, но всегда мягок с детьми. Он даже помогал мне заниматься благотворительностью, разделял мои взгляды, находил время, чтобы посетить приют вместе со мной, когда у него бешеный график.

Он сам большую часть своей жизни рос без родителей, лишенный элементарной любви, потому он бы не стал разбивать сердце даже чужому ребенку, не то, что своему.

Я, должно быть, совсем спятила.

Но тот его взгляд….

— Аэлита, — доносится до меня голос мужа словно из-за стеклянной стены. Он касается горячей мощной ладонью моей бледной холодной щеки. Хочет, чтобы я посмотрела ему в глаза.

— Прости, — его низкий голос заползает прямо под кожу, вызывая мурашки. — Мы оба сегодня на взводе. Я должен был тебя понять. Тебе сейчас тяжело. А этот мальчишка как триггер для тебя. Иди ко мне.

Он тянет меня к своей горячей надежной груди, сковывает в стальные объятия. Словно в прострации вдыхаю его запах, чувствую, как люто колотится сердце. Его сердце. Мое.

— Все у нас будет хорошо, — говорит мне в макушку, поглаживает, и я чувствую себя крохотной и беззащитной перед ним.

— Я уже выбрал свою женщину. Думаешь, я стал бы тебе изменять? Выше нос, Аэлита Владимировна, не то я решу, что мою жену подменили, — усмехается, отстраняется. Стирает с моей щеки одинокую слезу. Смотрит прямо в глаза. А я перед ним как раскрытая книга. Так хочу ему верить.

— А теперь поехали домой. Ты отдохнешь, как следует. И если будет надо, мы еще раз обо всем спокойно поговорим. Но сначала, расслабляющая ванна и горячий чай. — говорит он мне, и я киваю.

Успокоится мне сейчас точно не повредит, потому что в голове такая каша, что я вообще ничего не понимаю. Где-то бьются сомнения, а его взгляд, его низкий вибрирующий под кожей голос берут надо мной верх.