─ И почему же? Не хочешь предавать своего любовника даже ради сына?! ─ вмиг распаляется он, резко хватывает меня за шею и притягивает к себе, сталкивая нас лбами.

─ Что ты несешь?! ─ выпаливаю я и в сердцах толкаю Радова в грудь. ─ Усманов мне не любовник!

─ Да? А кто же тогда? Или он для тебя уже больше, чем любовник?! ─ с каждым своим словом он закипает все больше.

─ Он для меня только босс, ─ произношу по слогам, чтобы до него уже, наконец, дошло. ─ Я уже говорила и повторю еще раз: между мной и Усмановым никогда ничего не было! Но ты почему-то меня не слышишь. Как всегда, сам себе на уме.

Тяжелое дыхание Радова становится все громче. Похоже, он все равно мне не верит, и уже готов растерзать меня в клочья за то, в чем сам себя же и убедил.

─ Тогда это упрощает задачу, ─ выдыхает он, глядя на меня потемневшим взором, а через мгновение яростно впивается в мои губы.

Пытаюсь отпрянуть от Радова, оттолкнуть, но он даже и не думает меня отпускать, целуя все настойчивее и глубже, зарывшись пальцами в мои волосы и удерживая за затылок. А меня охватывает жуткое отчаяние. Мне так не хватало этой близости, и эмоции, которые я не хочу испытывать, накрывают с головой. Зачем он вообще целует меня после всего, что сделал и наговорил? Сначала демонстрирует свою ненависть ко мне, а потом набрасывается с поцелуями. Или это для него еще одна форма издевательства надо мной?!

Внезапно из спальни раздается плач сына, и Радов, наконец, отрывается от моих губ, но не выпускает меня из объятий.

─ Иди к сыну, а после ─ возвращайся, ─ хрипло произносит он.

─ Даже и не подумаю! ─ выпаливаю я и вырываюсь из его рук.

─ Я сказал, что ты придешь, ─ властно произносит он, сверкнув недобрым взглядом, который ясно дает понять, что отказать я не могу.

Ничего больше не говорю, когда Радов все же отпускает меня и, не видя ничего вокруг, выбегаю из его спальни.

Губы горят от поцелуя, а внутри кипит негодование и злость. Он обращается со мной так, будто я вещь, у которой нет ни чувств, ни желаний! Ему было абсолютно плевать, хочу ли я этого поцелуя. Просто взял и сделал! А что дальше? Захочет физического удовлетворения и силой затащит меня в постель? Ну уж нет, такого я ему точно не позволю!

─ Ну-ну, ты чего расплакался? ─ заскакиваю к сыну в комнату и тут же беру его на руки, чувствуя, что его штанишки промокли. ─ Ой, я тебе плохо памперс надела? Прости, пожалуйста, котик, мамочка вообще сегодня сама не своя. Сейчас все исправим, хорошо? Только не плач так, пожалуйста.

Злость на Радова как рукой снимает, потому что теперь я полностью поглощена переживаниями за сына. Умом-то я понимаю, что ничего страшного не произошло, и он плачет только потому, что ему стало некомфортно спать мокрым.

Но мое материнское «я» будто не понимает этого. Ребенок плачет ─ значит, ему очень плохо, а мое сердце кровью обливается. Что уж говорить о днях, когда Ваня болеет. Ни есть не могу, ни спать нормально. Постоянно трясусь над ним, как сумасшедшая, хотя и понимаю, что тревога эта абсолютно лишняя и никому не поможет.

Наверное, с рождением сына я стала слишком слабохарактерной. А такие, как Радов, очень хорошо чувствуют слабых и подавляют их еще сильнее. Может, мне не нужно молчать, а стоит показать ему, что у меня тоже могут быть острые зубки? Вроде и надо бы, но слишком рискованно. Между собственной защитой и безопасностью сына я однозначно выбираю второе.

Переодев Ваню, начинаю его укачивать, но он будто и не собирается больше спать. Глазенки распахнул широко-широко, головой крутит, ручками машет и что-то болтает. А моя несчастная спина уже вот-вот отвалится.