Единственный человек, который неизбежно напортачил, это я.

Ужины в этом доме – дело семейное, и это не обсуждается. Да, по выходным тоже, без исключений. Если мне или Слоан нужно пропустить ужин, то от нас требуется заявление в письменном виде и презентация с описанием основных причин, почему нас должны отпустить. Ну хорошо, не до такой степени, но почти. К этой традиции папа относится очень серьезно.

Я все еще парю в небесах после свидания с Фенном, помогая Слоан накрывать на стол. Папа шуршит на кухне, завершая блюдо, которым нас порадуют на этот раз. Честно говоря, готовит он ужасно, и мы все это знаем, но папа все равно настаивает. Слоан думает, что он пытается играть сразу две роли – строгого добытчика и заботливого домохозяина, но домашние дела ему никогда не давались.

– И чего ты так улыбаешься?

Поднимаю глаза и вижу подозрительный взгляд сестры.

– Ой. Я даже не заметила.

Она расслабляется.

– Извинения приняты.

У меня вырывается смешок.

– Я не буду извиняться за улыбку! Люди иногда улыбаются, Слоан. Смирись.

Закончив раскладывать салфетки, я бегу на кухню за стаканами. Несколько минут спустя мы все втроем уже сидим за столом. Бо и Пенни сидят возле папы с умоляющими мордами, пока он накладывает огромную порцию лазаньи на тарелку Слоан.

Она выпучивает глаза.

– Пап, – протестует она, – мне бегать в понедельник. Ты пытаешься убить меня углеводами?

– Мне казалось, перенасыщение углеводами – реальная тактика некоторых спортсменов перед забегом. – Он непонимающе смотрит на нее. – Ты же сама недавно говорила.

– Да, но не половину целой лазаньи же. – Она разрезает огромный кусок пополам, втыкает вилку в середину и скидывает вторую часть мне на тарелку.

Я фыркаю.

– Спасибо.

Пока мы едим, папа закидывает нас вопросами, в основном Слоан. Судя по тому, как она морщится и стонет, она уже жалеет о том, что на прошлой неделе высказала ему, мол, он совершенно не интересуется ее жизнью и по умолчанию считает, что она в порядке. Судя по всему, это вышло ей боком – Слоан до ужаса скрытная, так что я точно знаю – этот интерес ее убивает. Но мне ее совершенно не жалко. Добро пожаловать в мою жизнь. Меня-то папа вечно чем-то донимает.

Едва сдерживаюсь, чтобы не засмеяться, когда он спрашивает ее об Эр Джее:

– Мистер Шоу с тобой хорошо обращается?

– О боже мой. Нет. Мои отношения мы точно обсуждать не будем. – Слоан запихивает в рот кусок лазаньи и жует как можно медленнее, чтобы избежать необходимости говорить.

Папа сдается и разворачивается узнать, как прошел день у меня.

– Мистер Бишоп заходил погулять с собаками? – спрашивает он.

О нас с Фенном он говорит с таким же энтузиазмом, что и о Слоан с Эр Джеем. По крайней мере, папа больше не возражает против нашей дружбы вслух. Держит свое неодобрение при себе, потому что знает, как для меня важно проводить время с Фенном.

Если бы не его дружба, я вполне могла бы до сих пор сидеть в своей комнате, зацикленная на той ночи, когда моя машина оказалась в озере. Занималась бы самоедством. Просыпалась по несколько раз за ночь от ледяных кошмаров. Да, кошмары мне до сих пор снятся, но уже реже. Теперь, если я просыпаюсь от них, то звоню Фенну, и он меня успокаивает. Говорит, что неважно, сколько времени. Если он мне нужен – я ему звоню.

И все-таки я знаю, что папе это все не очень-то нравится. Он еще до аварии считал меня хрупкой. Я была малышкой, меня нужно было защищать. А Слоан была опорой. Сильной. Я не завидую сестре, да и никогда не завидовала, но сложно отрицать, что иногда я злюсь. Не столько на нее, сколько на папино поведение. Словно я слабее ее. Не такая крепкая.