– О каком ребенке идет речь, вы не знаете?

– Есть только Лея. Я люблю эту девочку. Еще Филипп… Но он уже давно не ребенок. – она задумалась. – Знаете, я воспитывала Филиппа с пяти лет, у нас с ним прекрасные отношения.

– Простите, Анна, за вопрос. У вас нет совместных детей с Ноэлем. Почему?

– Не получилось. – Она вздохнула. – Мы пытались, знаете. Даже искусственное оплодотворение пробовали несколько раз. Но беременность не наступала. Я очень хотела детей. Но…

– А у Ноэля только один сын?

– Один.

– А где его первая жена? Они в разводе?

– Она умерла. Насколько я знаю, во время родов. Или сразу после. Мне казалось, это болезненная тема для Ноэля, поэтому я не расспрашивала.

– А Филипп общается с родственниками своей матери?

– Нечасто. Родители Ноэля Филиппа любили. Их больше нет. Моя свекровь умерла пять лет назад, а свёкор еще в начале двухтысячных. А родители его первой жены, насколько я знаю, живы-здоровы. Живут на юге Франции. Филипп во время школьных каникул бывал у них: летом в течение двух-трех недель, осенью и весной по несколько дней. Но с возрастом их общение стало не таким частым. Не знаю почему. У них он не единственный внук, есть другие дети, внуки и правнуки.

– Ну хорошо. Я вас замучил своими расспросами. Давайте лучше поговорим о творчестве. Наверняка вот эти работы, – он кивнул на стену с картинами, выдержанными в одной стилистике, – ваши. Я прав?

Анна кивнула.

– Здесь не все, конечно. В спальне, – она указала на дверь, расположенную в углу гостиной, – мои холсты, этюды и эскизы – все неоконченные. Многие картины остались в доме. Как-нибудь, если вам будет интересно, мы можем поехать туда. Это десять километров от Парижа. Филипп не будет против.

Она оживилась и раскраснелась: ей было приятно, что Мишель интересуется ее творчеством.

– Вы что, никогда не продавали свои работы?

– Нет, только дарила. Рисовала для себя, для друзей. Когда накатывало. Я рисую, когда хорошее настроение или, наоборот, грустно.

Мишель подумал, что мог бы продать многие ее картины за приличную сумму.

– М-м… Анна, вы могли бы зарабатывать своим творчеством! А не только радовать друзей и близких.

– Я никогда не думала об этом. С Ноэлем… Знаете, я ведь ни в чем не нуждалась. Он хорошо зарабатывал. Год назад он оформил специальную страховку, и мне выплачивают каждый месяц определенную сумму. Плюс сбережения. Этого вполне хватает для жизни.

– И все же! Разве вам не будет приятно, если ваши картины купят и развесят на своих стенах ценители живописи?

– Да, наверное, мне будет приятно. – Она произнесла эту фразу с сомнением: а так ли это на самом деле?

– Вот эти, – он указал на три картины, – я бы взял прямо сегодня. Как вы к этому отнесетесь?

Она пожала плечами:

– Вы хотите мне польстить? Или вам, правда, они нравятся? – спросила она, а глаза загорелись.

– Зачем мне льстить? Мне действительно понравились ваши работы. Но вот эта… – он подошел поближе: льняной квадратный холст восемьдесят на восемьдесят, акрил, сухая кисть… удивительный портрет. – Это просто шедевр. Сколько вы за нее хотите?

Мишель смотрел на картину без рамы (она не нуждалась в раме!): портрет юноши на фоне бушующего моря. Портрет в пейзаже.

– Это единственная вещь, которую я никому не отдам.

– Почему? Вам дорог этот человек?

– Э-э… Я его не знаю. То есть этот юноша… он существует в моем воображении. Я увидела его во сне. Это было около года назад. Иначе я не понимаю, откуда он взялся. Из сна. Он стоял у могилы Шатобриана, вокруг бушевали волны. За ним крепость Сен-Мало. Такая, знаете, зримая картина. И я как будто наблюдаю со стороны моря: остров, могила Шатобриана… три стены, а четвертая – океан. Сен-Мало там вдали, лишь очертания. И этот юноша. Овеваемый ветром. Я подумала во сне, что ему одиноко, раз он остался во время прилива на острове. Кто он? Проснулась и тут же набросала несколько эскизов. Они у меня все сохранились. Маслом, карандашом… А картина родилась… я искала технику… акриловые краски и сухой подмалевок. Такие мазки, знаете… Море, ветер, волны, одинокий юноша, лицо… необычное, да. Но невероятно красивое.