Раскулачивание шло не только по вертикали и горизонтали, но и в глубину. Залезая партизанам в очко по самый локоть. Не спрятали ли они там, суки, нечто такое, что могло бы радовать глаз и здесь. Командиры, как могли, выполняли интернациональный долг.

Еще спустя сутки, стало прибывать новое пополнение, которое и взвалило на себя основное бремя войны. Из тех ребят, что пришли в мой взвод, только рядового Деревенченко отправили назад без ранений, но он получил страшнейшую психологическую травму – потерял 11 мая 1980 года родного брата. Остальные погибли. Практически все. Пушечное мясо войны.

За житейской суетой, сформировали наконец 66 бригаду, о которой сейчас все говорят с повышенными (минорными) интонациями, но здесь не все так однозначно, ибо ТО время представляло собой временем профанаций, недоговорок и откровенной лжи. Лишь сейчас у нас открываются глаза на тот период, которому мы все служили. Как могли.

Если с пехотой все было вроде понятно, то с ДШБ, возникшая ниоткуда – полная муть. Кто такие? Откуда пришли? А не ошиблись случаем? Точно в 66 бригаду?

– Здорова, ты откуда?

– Десантно-штурмовой батальон…

– А как зовут?

– Саня.

– А меня Игорь. Я из первого. Слушай, а к вам можно перевестись?

– Не знаю, надо поговорить с комбатом.

– Поможет?

– Не знаю. У нас некомплект. Ты поговори. А что, хочешь к нам?

– Да не против. Мои пидарасты надоели. А ты с какого училища?

– Коломенское, а ты?

– ТВАККУ.

– Тбилиси?

– Точно.

Саша Суровцев (убит 11 мая 1980 года) из ДШБ сразу понравился мне, ибо был мой одногодка. И также – артиллерист. Миниметчик, хотя поговорку, курица – не птица, минометчик – не артиллерист нам обоим была знакома. Это был спокойный парень, довольно крепкий. С открытым лицом, и такой же душой.

Почти каждый вечер мы встречались, чтобы поболтать о том и сём. Он расспрашивал о войне на севере, я как мог – отвечал. Гоняли анекдоты, я – про десантуру, он – про минометчиков.

Однажды он пришел в палатку, где располагались офицеры минометчики, под вечер, часов в шесть, когда темень практически заволокла окружающий мир тугим полотном.

– Игорь, выйди…

– А, здорово Сань, сейчас, – отпросившись у Князева, я через секунду уже стоял с другом. В Афгане дружба завязывалась мгновенно.

– Держи…, – в руках он сжимал две красивые банки с надписью «beer».

– Что это?

– Открывается вот так, – он ловким движением правой руки вскрыл одну из банок, из которой повалила белая, густая пена.

– Пиво?

– Ну…

– Откуда?

– Трофеи, – рассмеялся лейтенант Суровцев, – пошли поболтаем.

Мы нашли место, где нам никто не мешал. За палаткой на ящике от снарядов или мин. Уже не помню. Говорили мы часов до двенадцати, пока на небе не зажегся желтый фонарь луны. Он рассказывал о своей семье, отце, который служил в Коломенском училище на какой-то там кафедре, и матери. О девушке. Я рассказывал об отце, городе, где жил и учился. Об училище.

Наша дружба продолжалась почти три месяца. И закончилась 11 мая 1980 года в 9 часов 33 минуты.

Память, это такая тварь, которая проникает в тебя на время, а остается на всю жизнь.

Тем временем муссон, о котором так часто говорили замполиты, начался. Лило, как помню, недели две с редкими перерывами на обед. Днем бойцы делали то, что умели лучше всего – спали. Офицеры получали вводные, и тоже спали. До вводных, после вводных, а некоторые и вместо вводных. Я о себе.

Вечерами коротали время в турнирах. Опять играли в нарды. В длинную. На вылет. Я надирал жопы практически всем. Рука была набита еще в закавказском военном округе. Я – же из Тбилиси, помните? Позднее в карты. Здесь рулил Леша Акимов, набивший руку на целине.