В первый день зал настолько очевидно сочувствовал оппозиционным взглядам, что на следующий день организаторы попросили студентов и преподавателей защищать доктрину, которой официально все были привержены. Но зал, включая идейно выдержанных коммунистов, продолжал наслаждаться праздником плюрализма. Дискуссия продолжалась пять часов.
Вспоминает А. Исаев: «В завершение дискуссия приобрела формы изящного пикирования. Когда преподаватель М. Нуриев задал вопрос о том, почему анархисты всегда молоды, а когда вырастают, то примыкают к серьезным партиям, то я ответил, что по критерию возраста руководства мы, конечно, должны признать, что самой серьезной партией является КПСС. Это вызвало взрыв хохота в зале»[28].
Разумеется, организаторы дискуссии, что называется, для порядка были вызваны в деканат, где факультетское руководство критиковало их за перегибы. Но в целом сопротивление подрывной агитации было слабое.
Вспоминает А. Исаев: «Тогда вообще был единый критический порыв. Критическая направленность ассоциировалась с перестройкой, и врагов этой перестройки практически не было. Шершуков даже написал анекдот о том, как все искали врага перестройки и не могли найти. Наконец какой-то рабочий сказал, что он – враг перестройки. Его стали показывать по телевизору, 26 академиков убеждали его в необходимости перестройки, были решены все его материальные проблемы. Тогда еще 20 человек заявили, что они – враги перестройки, но ими уже занялись компетентные органы. Вот такой анекдот. Он хорошо характеризует обстановку».
Общественная атмосфера способствовала критическому настрою, направленному против опостылевших идеологических стереотипов КПСС. Но «общественный заказ» на критику явно преобладал над интересом к конструктивным идеям о новой организации общества.
Вспоминает А. Исаев: «Народ воспринимал „конструктив“ с интересом, но было ясно, что за бакунинские идеи его сагитировать не удастся. Мы и перед дискуссией планировали анархизмом ударить по коммунизму, а на „позитив“ выдвинуть югославский опыт. Мы считали в тот период, что югославская модель общества (в ее идеальном воплощении) является переходной стадией к нашим идеалам – к федерализму. Этого нам удалось в общем достичь. Хотя были люди, сочувствовавшие обычной социал-демократии (В. Плотников, выступавший от имени меньшевиков, В. Герасимов, открыто выступивший в поддержку этой позиции). Но югославский опыт признали наиболее реалистичным, подходящим для нашей перестройки. После этой дискуссии мы почувствовали свой триумф и этот вариант сделали выездным. Правда, „югославов“ заменили для большего контраста социал-демократами. Получалось, что анархизм – далекая цель и критический потенциал, а левые социал-демократы – преодоление коммунизма и движение к далекой цели, намеченной анархизмом».
Проводя свои театрализованные дискуссии, федералисты прикрывались перестроечной риторикой о плюрализме, необходимости обсуждения острых проблем. Отстаивая делегирование, они использовали штамп «ленинский принцип делегирования», ссылаясь на то, что подобным образом были устроены Советы начала века, поддержанные Лениным. По этому поводу с ними спорил секретарь комсомольского комитета института А. Лубков, профессиональный историк.
Вспоминает А. Лубков: «В полемике ребята допускали некорректности академического плана. Так, например, называли принцип делегирования ленинским на основании того, что во времена Ленина на основе этого принципа формировались советские органы. Но к Ленину этот принцип никакого отношения не имел – это был самодеятельный принцип и стал осуществляться сразу после февральской революции. Была попытка прикрыться ленинизмом и с помощью этого прикрытия реформировать бюрократический комсомол»