Бабушка по матери говаривала, что Ася, наверное, уродилась в отцовскую родню, а бабушка по отцу заверяла, что Ася вся в материнских предков, и в конце концов, хорошенько ее отругав за сизый и плоский хинкал и грубо слепленные курзе{Разновидность пельменей.}, отпускали читать накопившиеся на полках книги, большей частью нерусские и обветшавшие. Там были антикварные издания проповедей, назиданий и теологических стихов Мухаммедхаджи из Кикуни, Хаджимухаммеда из Гигатля, Омаргаджи-Зияудина из Миатли, Сиражудина из Обода, Газимухаммеда из Уриба, Исмаила из Шулани, Чупалава из Игали. Были там лирические стихотворения Магомедбека из Гергебиля, Магомеда из Чиркея, Курбана из Инхело, Магомеда из Тлоха, Чанки из Батлаича и ученика его, романтика Махмуда из Кахабросо. Ася пролистывала эти книги, не понимая и половины витиеватых метафор и редких сравнений.

Поля были исчерканы галочками и комментариями, причем местами слова писались слитно, без знаков препинания. За восемнадцать лет аварская письменность успела пережить несколько потрясений: сначала в тысяча девятьсот двадцатом арабский алфавит трансформировался в новый аджам, потом, через десять лет, аджам был заменен на латиницу и все книги с арабской графикой подвергнуты массовому уничтожению. Еще через восемь лет латиницу сменила кириллица, и слова из-за дополнительных палочек, еров и ерей, обозначавших горловые звуки, разрослись до бесконечности. Дагестанцы, не успев привыкнуть к новой грамоте, принимались изучать следующую, в головах какое-то время царила путаница, и кириллические слова по инерции писались слитно, как арабская вязь.

Но Асе не дали долго чахнуть над книжками. Вырвали из заточения и стали выводить в свет. В свете Ася не прижилась. Танцевала она, семеня, как цапля, и бешено колотя руками по воздуху. Одевалась неярко и изящным, усеянным стразами шпилькам предпочитала плоские босоножки. Волосы ее были русы и жидки, как кукурузные рыльца, а руки, по выражению бабушки, тоньше кишок. К тому же, будучи в отцовском селе, Ася умудрилась нелепо оступиться. После обеда она вышла на главную сельскую улицу, где встретила кокетку Чакар с пластмассовым бидоном воды. Чакар весело свистнула и, поставив бидон на землю, зашептала:

– Ё, Ася, поехали, да, с нами! Только платок надень.

– Куда? – спросила Ася, конфузясь под смеющимся и манящим взглядом Чакар.

– С нашими ребятами прокатимся до верхнего поворота и обратно. Через час будешь дома. Соглашайся, а то я одна не поеду.

На Асю вмиг нахлынули чувства: ей было лестно, что красивая Чакар зовет ее с собой, и радостно, что неожиданная авантюра вот-вот вырвет ее из тисков напряженного сельского однообразия, и страшно, что бабушка заметит ее отсутствие и нажалуется потом отцу. Чакар была столь мила, столь изящна и столь насмешлива, что Ася послушалась ее приказания, помчалась домой, отыскала в шкафах кричащую аквамариновую косынку и, схватив для виду ржавую лейку, пробралась в сад, а оттуда, сбежав по террасам-лесенкам, через заборы – на окраину села, где ее подобрал и увез старый коричневый уазик.

Ася сидела рядом с водителем, а сзади меж четырех крепышей счастливо звенела смешками нежноголосая Чакар. Душистый ветер рвался в открытые окна, неровная дорога петляла над обрывами и провалами, пролезала между мощными гранитными валунами, прыгала через ручейки, зарывалась в лесные заросли и подбрасывала уазик на каменных кочках.

Чакар шутливо препиралась с крепышами, игриво дерзила водителю и тыкала Асю в спину указательным пальцем:

– Что, в городе так не прокатишься, да, Ася?