– Папа позаботится о детях в Янов день?

Анника улыбнулась:

– Да, само собой.

– Как дети это воспринимают? – поинтересовалась Пия с сочувственной миной.

Анника продолжала улыбаться:

– Хорошо, конечно. Они все вместе у родителей папы на острове Еллнё. Мы собирались жить в палатке, но в такую погоду, надеюсь, они обойдутся без этой экзотики.

Репортерша внимательно смотрела на Аннику несколько секунд.

– Мы? Ты тоже планировала поехать туда?

– Да, – ответила Анника и рассмеялась, – но в такой ливень, по мне, даже лучше находиться здесь.

На лице Пии проявились разочарование и недоверие.

– Значит, вы не развелись?

Анника резко прекратила улыбаться:

– Развелись? Я и Томас?

Пия смутилась:

– Да, ты знаешь, разное ведь болтают, кто-то говорил, что вы разъехались, он якобы бросил тебя и детей…

Анника почувствовала, как побледнела:

– И чьи же это слова?

Пия Лаккинен попятилась. На ее лице читалось откровенное злорадство.

– Ты же знаешь, как слухи распространяются в таком маленьком городке, как Катринехольм. Я думаю, кто-то из сидящих на кассе в Кварнене постарался. Но сейчас, извини, мне надо идти к моему фотографу, нам ведь еще предстоит подготовить материал о праздновании Янова дня в Бие, и потом на очереди летнее интервью премьер-министра в Харпсунде тоже сегодня. Всего хорошего тебе…

Анника повернулась, старая рана снова дала о себе знать. Она почувствовала себя униженной.

В родном городе были не в восторге от ее работы, карьеры, амбиций.

Там с жалостью относились к ней.

Гуннар Антонссон медленно поднялся со своей кровати в душной комнате в Южном флигеле и посмотрел на часы. Ничего странного, что ему хотелось есть. Он взял свою маленькую французскую кофеварку, пошел к раковине и вылил из нее кофейную гущу. Потом тщательно ее вымыл. Наполнив водой электрочайник, включил его и насыпал четыре мерки кофе в кофеварку. Пока вода нагревалась и закипала, он смотрел в окно, на зеленые кроны лиственных деревьев, серое небо за стеной дождя.

Когда чайник выключился, он залил кофе кипятком, вдавил поршень и наполнил ароматным напитком стаканчик для зубных щеток. Он смотрел на себя в висевшее над раковиной зеркало, делая первый глоток. Стаканчик обжигал руку, он поставил его на раковину, провел рукой по подбородку, щетина колола кожу. Ему следовало побриться.

Он сейчас должен был в своем автобусе находиться на пути в Даларну. Им предстояло обеспечить трансляцию из закрытого известнякового карьера Далхалла большого оперного концерта из произведений Вагнера, Альвена и Бетховена в исполнении Королевского филармонического оркестра под управлением Уно Кампрада и скандинавских солистов.

Гуннар с нетерпением ждал этого события, не только из-за немыслимого дохода, который оно должно было принести его фирме. Он обожал Вагнера.

«Мишель Карлссон любила оперу», – подумал он внезапно. Она с удовольствием составила бы ему компанию и посмотрела концерт на месте.

Эта мысль подействовала на него странным образом. Гуннар смотрел на собственное отражение в зеркале, но видел не его – только белые ноги, ухоженный островок растительности на лоне, влагу, все еще блестевшую между бедрами. Он почувствовал, как в нем проснулось желание, и ему стало стыдно. Чем он, черт возьми, занимался?

Он не спал ни секунды после 06:12 утра. Именно тогда сунул ключ в замок передвижной телестанции номер пять, открыл дверь и почувствовал странный запах, с которым ему никогда не приходилось сталкиваться ранее. Сладковатый, кислый и тошнотворный одновременно. Когда стоял на пороге, готовый шагнуть внутрь, и почувствовал его, до него дошла вся абсурдность ситуации.