– А вы-ы-ыше… а вы-ы-ыше… это когда… куда бы ни… куда бы ни… всё – вниз…

Какое-то время в полной уже тишине Егорыч смотрел в огонь. «Как, интересно, выглядит из космоса наш бивуак?.. этот наш костерок в лесу… огонечек…» – подняв голову, думал Егорыч…

Искры, пролетавшие в опасной близости от спальника, вывернутого к огню клетчато-розовой изнанкой, заставили встать, заняться сложной конструкцией из кольев и поперечин, не очень-то рассчитанной на перемещения.

– А собаке, сынка, все равно… – подал голос заворочавшийся Вульф, и во сне не выпускавший из рук синюю кружку…

Худо-бедно отодвинув спальник от огня, подкинув дров, Егорыч вернулся на место.

Трескотня разгоревшегося костра заглушила шум, доносившийся с речного переката. От поднявшегося жара несколько раз пришлось отодвигаться.

– Значимость стихотворения… – вздрогнувший, обернувшийся на голос Егорыч увидел перед собой сидящего с поднятым указательным пальцем Вульфа, продолжившего: – определяется тем… сколь многое в сколь малое… удалось вместить. Любишь Бродского. Связи, сынка, связи…

– Меня Егорыч зовут, – подсказал Егорыч, предусмотрительно назвав походное, а не настоящее имя, возможно, собеседнику и не известное.

– Одно дело – связи очевидные: оттуда – сюда, отсюда – туда… Средний умишко только тем и занимается – связывает все, что под рукой, на виду. И совсем другое – связи то-о-онкие, дли-и-инные. С головокружительной высоты… во-о-он оттуда… прямо под ноги, под которыми, выясняется, – тоже далеко не твердая, к слову сказать, поверхность… На чем же все держится? На них, этих связях. Проступающих под рукой гения. В гениальной строфе важны не слова. А эти дошедшие до предела зримого, соединяющие всё со всем, связи. Слова исчезают. Уступая сути. Как ты говоришь? Получается, когда любишь, а не наоборот?..

– Любовь – больше любовников.

– Прелесть в том, чтобы не жить этой жизнью. Не иметь этих целей: «Я должен заработать», «Я сделал себе имя»… Что ты заработал, ну что, покажи, вот это?.. Какое имя ты себе сделал, в каких святцах?.. «Быть знаменитым некрасиво…» Но почему?!

– «Позорно, ничего не знача…»

– Но почему?! Почему знаменитым – некрасиво? Не знача? Догадываешься?

– Нет.

– Не расстраивайся. Когда сейчас узнаешь, ты будешь всего лишь вторым. Кто зна́ет… Нет метафоры. Знаменитым, богатым – и всё. Только это. Обращенное к самому себе, к ближним, к толпе. Продемонстрировал, покрасовался, исчез… вместе с толпой и самолюбием. Тогда как человек – метафора. Не сам по себе живет. Не очень-то исчезает… Не иметь этих целей. Не жить этой жизнью. Не ловить себя на ощущении: «начальник – подчиненный»… И – уступать. Во-о-от. Давать любить. Любить – в ответ. У нас вода есть?

– Кончилась.

– Страх. Безденежья. Краем ума понимая, что, появись средства, позволившие бы навсегда забыть об этой самой нужде, страх никуда не денется, перекинется на здоровье – родных и близких… свое собственное. И так далее… Горько наше горе, / горше нет беды: / мы живем у моря, / у нас нет воды, – констатировал Вульф.

– Ты куда?

– Прогуляюсь, – бережно держа в руках синюю кружечку, Вульф потянулся, разминая затекшую спину…

– В чем отличие гениальной строфы? Те же буквы, слова, сентенции. Какова механика?.. Любой самый жалкий стишок – повышенная зависимость слова от других слов. Поначалу наивная: «мишка-шишка». Почти что фонетическое эхо… Но чем больше погружаешься во все это, чем податливее материал, тем больше подключается связей каждого слова со всем твоим опытом, миро-знанием. У гения строфа – Вселенная, уникальная, которая и есть стихи… Механика художественного слова…