– А вы в курсе, что дальше прихожей и кухни…

– …В курсе.

– А почему? – вы в курсе?.. Что?.. Не знаете?..

Помотав головой, улыбнулась.

– А с мамой. Вы давно… дружите?

– Посуду вымоешь. Брату все – на плите…

Звон вилок.

Перезвон тарелок.

Сквозь зиму…

Полегчавшие к весне прическа и платье.

– Что ты хочешь на День рождения?.. Что испечь? – уточнение.

– Левку спрошу… – уставился Ника в кухонное окно.

– И сам потом выдумаешь.

– Вы знаете: не сам.

Внимательный на него взгляд:

– Мы с тобой схожи, – провела рукой по его голове.

– Это точно, – вздохнул Ника.

– Правда? Ты тоже так считаешь?

– Обслуга. Вы и я. Вы нас двоих обслуживаете. Я вас. Двоих.

– Двоих?

– Ну, а как бы вы туда вошли? С наполеоном. В шестнадцать свечей.

– Ты ведь меня сейчас не хочешь обидеть… – заглянув ему в глаза.

– Какой дурак без обеда хотел бы остаться. Когда уже все на плите.

– И сейчас тоже… не хочешь…

– Вам этого мало?! – двумя пальцами дернул Ника рубашку у себя на груди. – «Схожи»!.. «Выдумаешь»!.. – сверкнул глазами.

– Совершенно обычный. Нормальный. Умный. В меру упитанный мальчик… Ну, хорошо: не в меру… Ну, хорошо: ужасно недопитанный… Злой с голодухи… Сейчас… Уже почти все готово… Паспорта когда пойдешь получать? Мама в письме волнуется…

…– Ого!.. Четыре свечи!.. Почему?..

– Ну, а сколько? Двадцать девятое февраля.

– Я двадцать восьмого родился… – боязливо покосился Ника из кухни в коридорчик, в дальнем конце которого прямо напротив прихожей чернел занавешенный проем: он сам оставил дверь в комнату открытой.

– И ты на двенадцать лет старше брата… Понимаю. Ну, что ж… Сейчас добавим… – в шкафчик за свечками… расслышав за спиной шепот: «Не надо…» – обратно к столу:

– Правда? Не надо?.. Ты понимаешь, что это значит?

– А это можно понять?

– Главное – согласие. Войти.

– Вы же не входите, – кивнул Ника в сторону коридорчика.

– Почем ты знаешь?

– А то б я не заметил… – усмехнулся Ника… – Что вы хотите сказать? – испугался он. – Он не выходит! Когда вы здесь, не выходит! Ни через меня, ни…

– Я просто хотела знать, что означает твое «не надо».

Никогда в жизни не решился бы Ника так откровенно принять этот ее взгляд…

Значит, не в жизни… А где?.. Где-то, где… рисуют картины… пишут… а они не картины… они – происходящее на глазах…

После Дня рождения взбрыки его исчезли. Ничто теперь не мешало их взглядам скользить друг по дружке, и это скольжение оказалось тем единственным, что должно происходить со всеми и с каждым, но что непостижимым образом никогда ни с кем не происходит: у птиц, беспомощных на земле, дошло до того, что смотрящий на тебя птичий глаз может быть совершенно невидим.

Как же близка, как всегда была вероятна эта невероятность – посреди недоверия и подозрений обнаружить себя заговорщиками отсутствующего заговора. Воспоминание о занавешенном, черневшем напротив прихожей проеме, наведшем в день шестнадцатилетия столько страха неожиданным сквозняком, погасившим на пироге свечи, вызывало теперь улыбку. Страх теперь был смешон: теперь – после Дня смеха, когда смехом был наполнен, что называется, дом.

Порой Нике чудилось: она ждала этой произошедшей в их отношениях перемены как вести, как некоего сообщения. С нею рядом было теперь настолько легко, что эта легкость казалась следствием ее изменившейся природы. Ощущение ожившей рядом с ним картины или книги при взгляде на нее возникало пока еще – в нем, да… но одной ногою уже картинном и книжном.

Последний весенний день застал их, впервые вместе покинувших дом, на городском озере, многочисленными заливами и изгибами уходящем в разбросанный по центру города парк. Воспользоваться новеньким паспортом – было его идеей. Первое совершеннолетнее нарушение – исчезновение в окошке кассы документа, ни при каких обстоятельствах не подлежащего передаче в чужие руки. Документ-залог – его, нужная сумма – ее – сконвертированы в пару гремящих уключинами весел. Под затянутым светлою тучкой небом меряя босыми ногами причал, они высматривают номера лодок…