Если же говорить о России, то трагедия нашего последнего Государя состояла в том, что он-то как раз был «последним из могикан», кто не только верил в символ самодержавия, но и максимально воплощал в себе священный архетип истинно христианского монарха. Однако, по словам архимандрита Константина (Зайцева), автора многочисленных трудов, посвященных пореволюционной России, наступали времена, когда идеал «Святой Руси» потерял свою привлекательность для высших и средних слоев общества, а сама Святая Русь к концу 1917 года буквально «скукожилась» до границ чуть ли не Царской семьи и их верных слуг.

И если западные монархи и представители владельческих домов, отринутые во времена небывалой исторической драмы, без всякого драматизма ушли в частную жизнь как частные люди, то Царь Русский ушел в вечность как святой мученик за национальный идеал государственности, неразрывно связанный с верой народа. Уже в этом «уходе» начиналось его возвращение к нам как святого заступника и небесного покровителя своего народа. И этот уход был и остается залогом нашего истинного национально-государственного возрождения. Корона Российской Империи не была сдана, подобно венцам западных монархов, в антикварную лавку. Но, будучи вырванной руками палачей, она не потеряла своей священной огненной природы и, содержась под охраной в Алмазном фонде, являла и являет собой арестованный, «временно задержанный до выяснения обстоятельств» символ неоконченной Русской истории. Истории, которая не может не быть продолжена путем решительного преодоления смуты и бесплодных политических исканий, продолжена исключительно на путях абсолютного возвращения на свой, единственно возможный, исторический путь.

Падение монархического сознания было тесно связано и с переменами в умонастроениях христианских народов Европы. И хотя столь решительного ухода из церквей европейцев, каковым был их катастрофический бег из-под сени монархической власти, когда монархи, в силу разных причин, утратили живую связь с народом, не наблюдалось, можно с уверенностью говорить о кризисе церковной общины в целом. Ради эфемерных свобод и братства всех и вся люди потеряли понятия ценности связей в маленьких коллективах. Даже семья перестала казаться для индивидуума пристанью счастья пред лицом мирового братства, начавшегося с мировой бойни и ей же завершившегося. Растущее отчуждение от Церкви у нас в России, на первом этапе, никак нельзя связать с растущим атеизмом народных масс и аристократии, как нельзя было связать и отсутствие патриотизма с изменой монархической присяге. Расслоение Трона и государства привело к падению первого, зато от второго в условиях «свободы» ждали небывалого расцвета. Нельзя не видеть, что государственная машина поспособствовала падению монархии и получила в награду полный хаос керенщины, закончившийся большевистским концлагерем. Государство потерпело крах уже тогда, когда полагало, что сумеет напитать государственный патриотизм живыми энергиями взамен верности Трону и народности. Оказалось, что такой патриотизм, по крайней мере в России, невозможен. Ему просто не на что опереться ни в истории, ни в повседневной жизни. Он может только лгать, причем – совершенно невольно, не пытаясь изначально обманывать граждан, а просто по природе несводимости исторических задач русского народа и его национальной души к той форме существования, которую ему предложило Временное правительство и предлагают сейчас. Пытаясь искусственно связать современный патриотизм с системой либеральных ценностей, государственный аппарат уже подготовил его фиаско. Если у пролетария, по ленинскому определению, не должно быть Отечества, но оно оказалось, то у современного буржуа хоть и должен быть патриотизм, т. е. любовь к Отечеству, но его-то как раз у него и нет. Не считая того, что легко умещается в кошелек. Либеральный патриотизм – это фикция. Любовь к своему обухоженному домику на Рублевке не есть любовь к Родине.