Икки выпрямился и вцепился в руль, словно это могло его успокоить.

– У блокпоста никого нет, – сказал Брам. – Никого, кто мог бы нанести нам вред. Что там может случиться?

– Маскарад, – ответил Икки, – маскарад, несущий страдания.

– Ты именно это чувствуешь?

– Да.

– А с Самиром у тебя предчувствий не было?

– Все время ныл.

– Это благодаря Самиру ты сейчас наложил в штаны от страха. Если б не его ложь, тебе не пришлось бы сюда ехать.

– Может, он и сам не знал.

– Кажется, ты только что собирался с ним разобраться?

– Какая Самиру выгода от того, что он послал нас к Джонни?

– А пачечка банкнот, которую мы захватили с собой? Самир и представить себе не мог, что Тарзан окажется таким честным. Только подумай, Икки, кого мы встретили: честного араба, которого звать Тарзаном. Помешанного на баскетболе.

– Самир посмеялся бы вместе с нами.

– Кстати, о баскетболе. Сколько времени сейчас в Хьюстоне?

Икки пожал плечами:

– Семь часов разницы?

– Восемь. Там сейчас раннее утро. Или передача идет в записи.

– Ну и что?

– Он сказал, что поставил деньги. Но это старая запись. Он наврал нам.

– Ну и что? – повторил Икки.

– Зачем это ему? Зачем ему надо было показать нам, что он игрок?

– Я знаю одно: ты – самый большой параноик из всех, с кем я знаком. Когда ты собираешься поговорить с матерью Сары?

– Прямо сейчас… нет, сейчас мне надо на работу. Завтра. Я схожу к ней завтра.

– Раньше ты так не говорил, раньше ты говорил, что родители должны сразу…

– Так то раньше. А теперь будет по-другому. Я пойду завтра, о’кей?

Икки ударил по тормозам, и машина резко встала. Это, без сомнения, должно было привлечь внимание солдат. Три сотни противотанковых ракет взяли их на прицел.

– Я так не могу, – сказал Икки.

Брам, потеряв терпение, заорал:

– Черт побери, провидец хренов! Хватит выдрючиваться! Вылезай, я поведу!

Икки кивнул. Они вылезли и обменялись местами. Мобильник Брама бибикнул. Он торопливо выхватил трубку из кармана, взглянул на экран: «номер не определен». Брам нажал кнопку «громкой связи».

– Профессор?

– Хаим?

– Профессор, что с вашим автомобилем?

– Все в порядке, просто мне захотелось попробовать… Никогда не водил машин с правым рулем.

– Не самое лучшее место вы выбрали, профессор.

– Больше никогда не будем так делать, Хаим.

– Я проведу вас через шлюз побыстрее.

– Спасибо. Откуда у тебя мой номер?

– Чему ж тут удивляться, если в моем компе записано, в котором часу сегодня утром пописал ваш пес. В каком, собственно, времени вы живете, профессор?

С некоторых пор Брам плохо ориентировался во времени. Который сейчас год? И как далеко продвинулись наука, техника, нравственные нормы? Одно он знал точно: время твердой веры в завтрашний день, который станет чудесным продолжением сегодняшнего, продолжением успехов, честолюбивых надежд, сознательной ответственности и любви – давно прошло и не вернется.

– В давно прошедшем, Хаим, – ответил он.

Тель-Авив

Двадцатью годами раньше

Апрель, 2004

Большинство историков мира попадали бы в обморок от счастья, получи они предложение, которое Брам не решался принять. Пока еще никто из их круга (кроме, конечно, Рахели), не знал о нем. И если Брам примет его, то станет в глазах друзей дерьмом и ничтожеством. Отъезд из Израиля всегда считался не вполне приличным деянием; уехавший надолго, укрывшийся в одной из западных стран не вызывал к себе иного чувства, кроме общенационального презрения. Впрочем, в презрении присутствовала изрядная доля зависти. Кому не хотелось убраться подальше от этого сумасшедшего дома? Кому свободно дышалось в вонючей атмосфере скандалов, сотрясавших страну? С одной стороны, всякому хотелось уехать, с другой – никто не желал ни отказываться от участия в невероятном эксперименте, затеянном Израилем, ни способствовать его провалу.