– Давай!

Давно я так не объедалась, как в тот вечер. А от пива у меня ужасно закружилась голова, так что сразу после окончания трапезы мы с Антоном переместились на его диван и продолжили болтать уже там.

Я рассказывала о кознях Крутовой, о том, что поеду в Болонью, о наших новых проектах в издательстве… Постепенно меня уносило куда-то, будто на большом облаке, я поддалась этому чувству – и уснула.

Через несколько часов я резко проснулась от неприятного ощущения, что на меня смотрят.

Это был Антон. Мы по-прежнему находились на его диване, только оба лежали, и он смотрел на меня с напряжением во взгляде.

– Антош, – прошептала я. – Ты чего?

Его глаза в темноте казались мне черными ямами. И я уже знала, чувствовала, понимала, о чем он хочет поговорить.

– Наташ, – сказал Антон, – ты хорошо помнишь тот день, когда я приехал к тебе после смерти твоих родителей?

Точно. Но зачем, Антон, зачем? Зачем тебе понадобилось вообще вспоминать это – именно сейчас?

Я не хотела врать.

– Хорошо, – ответила я, не отводя взгляд.

– А… что ты помнишь?

Я вздохнула.

– Я помню все.

Молчание. И затем:

– Все? Ты уверена?

– Да.

– А… ты помнишь, как я… как я мыл тебя?

– Помню.

Антон вздохнул и придвинулся ближе.

– А ты помнишь, что случилось потом? Потом, когда я вынес тебя из ванной?

Как же не хотелось отвечать! Но что бы это решило? Вранье ведь никогда ничего не решает, оно только откладывает неприятные разговоры на какое-то время.

– Да, я помню.

Антон протянул руку и прикоснулся к моим губам.

– И что… что ты думаешь? – слова давались ему с трудом.

Его рука переместилась к моей щеке. Что я могла сказать? Что я должна была сказать?

– Антош, я… Я ничего не думаю… Это было очень давно. Давай забудем?

– Забудем?

Мгновение – и его лицо оказалось совсем рядом, в миллиметре от моего.

Антон взял меня за руку и сказал:

– Я не могу этого забыть.

Я не успела ответить – его губы накрыли мои, а руки сжали мое тело в порыве какого-то безумия. Я не могла оттолкнуть его – это было бы слишком жестоко, а я не умею быть жестокой.

Меня никогда не целовали так страстно, так исступленно и отчаянно. Так утопающий хватается за соломинку, так прощаются влюбленные перед долгой разлукой.

Наконец Антон оторвался от моих губ и прошептал:

– Прости… Я не могу этого забыть, Наташ. Если ты думаешь, что я уже остыл и не испытываю ничего подобного, то ты ошибаешься. Я по-прежнему, все так же, хочу тебя.

Он наклонился и начал целовать мою шею и плечи, по-прежнему держа меня в объятиях. Я остановила его, сказав:

– Антон! Пожалуйста, подожди…

Он поднял голову. В глазах Антона бушевал огонь – нет, даже не огонь, это было какое-то адское пламя, которое пожирало его изнутри. Мне некогда было думать, что делать, как вырваться – в моей голове была только одна мысль: я могу обидеть своего друга.

Как объяснить ему, что я не хочу всего этого, и при этом не задеть и не ранить? Как объяснить, что дело не в нем, а во мне, что это я – черствая и бессердечная, снежная королева, железная леди, и в груди у меня нет ничего, кроме ледышки. И я не хочу, чтобы он, такой горячий и такой хороший, сам заледенел от моего холодного сердца.

– Пожалуйста… – я подняла руку и погладила его по щеке, – выслушай меня, я тебя очень прошу…

– Пчелка, хорошая моя, любимая моя пчелка, – шептал Антон, целуя на этот раз мою руку, – конечно, я тебя выслушаю…

– Я понимаю тебя, я очень хорошо понимаю то, что ты чувствуешь. Но прости, я не могу… ты – мой самый хороший, лучший друг. Не ты ли говорил, что секс портит дружбу? Я не хочу тебя терять, Антош!

– Не волнуйся, ты меня не потеряешь…