– Так она ведь лежать будет… Извини. Это я сам не знаю, что плету. Да и муж с ребенком там в команде на корабле. Абордажем тут не обойтись… Или?

– Нет. Будем считать, это рекогносцировка перед боем.

– Во хватил. А если крепость возьмет да и сдастся на милость победителю. Что делать-то будешь?

– Ну, не знаю, – сквозь щели в забрале показался двадцатилетний мальчик. – Там посмотрим, об чем гадать, – и мы снова надменны и безукоризненны. Или наоборот. Да какая разница!

Павел – парень видный. Выше меня и шире в плечах. У него черные волосы, черные глаза и прямой нос. Никаких героических прибамбасов типа тяжелого квадратного подбородка или многозначительной складки меж бровей нет. Но лицо волевое и по-своему красивое. Все это вместе с его неотразимой уверенностью в себе должно на многих производить впечатление. Куда мне с ним конкурировать! Главное – зачем? У меня свой стиль. И пока нам, действительно, нечего делить. Ольгу? Катю? Еще кого-то? Ерунда. В этой области нет никаких вакансий. А работа? Поживем – увидим. Павел как будто прочел мои последние мысли.

– Слушай, а что у тебя с шефом?

– Ну, уж не любовь – это точно.

– Что не любовь, мы и невооруженными глазами видим. Как-то ты выпал из фавора.

– Значит, времечко пришло. Слишком близко сходиться с кем-то на службе – обрекать себя на верный скандал. Запиши себе где-нибудь. В будущем пригодится.

– Карнеги ты наш.

– Ну, Карнеги не Карнеги. А кое-чему выучился. На своей шкуре, между прочим. А этот твой Карнеги же и говорил: «Бойтесь тридцатилетних». Вот они и боятся.

– Каких тридцатилетних?

– Неважно. У нас сейчас акселерация с эмансипацией. Поэтому «бойтесь тех, кому двадцать пять!» А если серьезно, шеф, вынырнув из очередной загранкомандировки, вдруг остался без иллюзии незаменимости. Может ли у человека быть недруг больший, чем тот, кто лишил его иллюзий.

– Не много ли на себя берешь? Может, ты его ненароком еще и невинности лишил?

– Ладно, погорячился. Скажем иначе. Если оперился, да еще почирикать захотел, лететь тебе с насиженного места. По-другому не бывает. Сильнейший расталкивает всех остальных, и так возникает научная школа. Потом ему остается сидеть и бдеть (прости за выражение), чтобы новые дарования не народились.

– «Человек человеку волк», – процитировал Павел. – Возможно, ты и прав. Ладно, не горюй. В нашем болоте все равно все тиной занесет.

– Волки – они тоже в стаи собираются. Слушай, а где у тебя носовой платок?

– Какой?

– Ну, ты же мне сопли подтирать собрался.

– Опять хохмишь. Ты, дядя, сегодня весь колючками покрылся. Подожду, пока побреешься. Кстати, мне на автобус, – он по обычаю крепко сжал протянутую руку и вскочил в опустевшее транспортное средство. Меня ожидало чрево метро. И уже эскалатор медленно тащился вниз, вынося для рассмотрения текущие навстречу лица. «Я был всесилен как Саваоф, но мир оказался скуп. День разливался сотнями строф, но влился в одну строку», – такие выплыли мысли…

Возбуждение вечера медленно перетекло в усталость. Было достаточно поздно, и в электричке нашлись свободные места. Я плюхнулся на одно из них и, чтобы не уснуть, принялся разглядывать пассажиров. Прямо напротив сидела дама лет сорока пяти в дорогом бежевом плаще с большой ярко-синей сумкой на коленях. Это цветовое несоответствие сразу оцарапало мой взгляд. Но не только оно. Сумка была приоткрыта, и из нее высовывалась морда белого персидского кота. Глаза животного затравлено шарили по внутренностям электрички. Периодически кот издавал то ли вой, то ли хрип и начинал биться в своем узилище, стараясь выцарапаться наружу. Хозяйка пихала его назад и, когда ей это удавалось, задергивала молнию почти до отказа. Кот, совершив еще два-три бесполезных рывка, замирал, прильнув носом к оставленной щелке. Передышка. Женщина доставала носовой платок и раз за разом пыталась оттереть кровь с уже изрядно располосованных рук. Кровавые пятна заляпали всю сумку и полы плаща, но она не обращала на это никакого внимания. Кой-как обтеревшись, хозяйка снова пыталась дать своему любимцу возможность высунуть голову. Животное тут же повторяло свою отчаянную попытку.