В иерархии самоопределение мало востребовано, в отличие от общения среди условно равных, которым чувство силы и значимости позволяет проживать в себе заметными порциями свободу и воспитывает в этой наклонности, если не прерывать ее слишком часто опытами унижения. В соблазнах свободы, однако, деятельные и беспокойные индивиды могут стать источником непорядка, более раздражающего или опасного, чем униженная сварливость большинства. Это дает поводы вожакам подавлять среднеранговых с участием большинства, разделять их на партии и сталкивать между собой.

В их положении много риска и мало преимуществ, пока не состоится среди них сплоченная группа, чтобы отстоять себя от насилия иерархов и агрессии низшего большинства. Если эта группа не проиграет, не будет изгнана и, однако же, не победит вожаков в коротком решающем столкновении, чтобы с новыми вождями установить свою такую же иерархию, то, возможно, наступит равновесие, когда «средние» держат за собой долю свободы, притом, конечно, что между ними установится доля общности в мотивах согласованного поведения. Обсуждать подобные социальные состояния позволяют не столько крупные стаи приматов, сколько, например, греческие полисы, рыцарское или городское средневековые сословия.

Стойкое согласие в мотивах нельзя хорошо утвердить лишь в общей покорности авторитету, которой, кстати, противопоказаны сплоченное товарищество подвластных и верность общим правилам. К тому же солидарная покорность вожакам сама собой не перейдет в то новое направление, где ее участники уверенно устроили бы коллективную защиту от высокопоставленных притеснений. Наконец, солидарность в совместном поклонении авторитетам нужно поддерживать близкой угрозой насилия, а такую угрозу трудно сделать непрерывной, пока сами индивиды не пропитаны страхом и не готовы долго оставаться в униженной робости. В индивидах среднего ранга такие состояния держатся плохо, истощаются и слабеют, а это вредит и угрожает субординации, пока сам индивид себя не разжалует в ранге, не понизит в собственном самочувствии или не будет изгнан либо уничтожен.

Если же он остается в общности, племени и сословии со своим рангом, он держит в себе и мотивацию, которую условно можно считать независимостью, и поводы, чтобы иногда ее оживлять. Однако, чтобы эта условная независимость протекала со стабильным образованием согласованных между индивидами мотивов к общему действию, «среднему классу» нужны общие поведенческие ориентиры в длящихся установлениях. У приматов таких ориентиров нет, а рефлексы, вполне надежные сами по себе в управлении поведением, в реализации слишком зависят от обстановки, которая часто меняется. Поэтому в стаях иерархия остается в силе и ненадолго лишь обрывается, чтобы пало прежнее доминирование и образовалось новое.

Людям же мышление, рефлексия, память прошлого и проекция в будущее позволяют сойтись иногда в общих правилах, способных установиться среди готовых к этому индивидов. Вопреки и благодаря условной их разобщенности они и помимо авторитета могут время от времени мотивировать и вести свою деятельность сравнительно согласованно. Конечно, в пределах деятельной жизни человек не соберет для этого нужного опыта, который, как и у приматов, часто прерывается и не дает убедительной ориентирующей линии, если чем-нибудь его не закрепить в передаваемых по традиции навыках и ориентирующих знаниях. Ориентиры берут ближайшим образом из мифов, легенд, где сказание навязывает понимание общей обстановки, связывает между собой времена и пространства и внушает назидательные примеры и образцы, чтобы можно было их продолжать и воспитывать с верностью правилам, излагая в устной передаче, а потом собирая в список.