– Нет, ну ты, Перова, даешь, – издатель воздел к потолку ручки. – Кто это пробный тираж с картинками делает? Это ж какое удорожание!
– Да мне и самому интересно, – вмешался Зигмусь. – Я штуки три так отрисую, в счет обложки…
– Тогда другое дело! – издатель радостно потер ладошки. – Тогда пять малюй! Обложку, так и быть, цветную сделаем… Про иллюстрации потом сами поговорите. Через три дня чтоб готовы были! Только, Жыгайла, не вздумай меня нарисовать! А то знаю я вас! Дай волю – на весь белый свет ославишь! Одна уже изобразила – вся редакция ржет… Это ж надо было придумать – я в роли убийцы!
– Зато роман влет ушел, – буркнула Аля, – из-за образа главного злодея в том числе…
– Твое счастье, что влет! – Погонов нашарил очередной орущий телефон и отключил его. – Я даже не стал на тебя наезжать, а мог!
Затем издатель сделал Зигмусю пару замечаний – по делу, касательно присутствия дизайнера на подписании тиражного оттиска перед печатанием тиража, чтобы, как заявил Погонов, не кричал потом, что черного цвета перелили.
– А ты, Перова, задержись, – издатель посмотрел на Аполлинарию с высоты своего кресла. – Рукопись, что тебе дал, надо обсудить.
Аля с сожалением проводила глазами уходящего Зигмуся: лучше бы с дизайнером наметила темы иллюстраций, чем выслушивать наставления Тириона! Теперь по телефону придется… Или снова в издательство тащиться…
Разговаривать с издателем о своих проблемах ей расхотелось. Не тот Погонов человек! Не может он женщину понять. Потому что не женщина!
Глава третья
Аполлинария сидела в своем любимом сквере, на своей любимой лавочке, подставив солнцу лицо. На коленях лежала пачка исписанных с двух сторон листов – рукопись, которую Погонов подсунул ей, а она не смогла отвертеться.
Последние теплые денечки… Але видна и ее улица, и ее дом, и даже овощной ларек, где еще весной можно было поговорить с Продавцом бананов. А теперь в лавочке торчит вьетнамец Динь. Когда Аполлинария подходит к киоску, Динь улыбается, демонстрируя ей все свои зубы – большие, частые и странным образом растущие вперед. Вьетнамец и Аля – друзья. С тех самых пор, как Динь работает в овощной лавке вместо Продавца бананов. Аполлинарии нужно дружить с вьетнамцем, чтобы Динь снабжал ее самыми свежими фруктами для Барбароссы, который, перейдя в собственность Али, вдруг сделался необыкновенно привередливым. Но видеть вьетнамца вместо Продавца бананов грустно. А вот Динь просто радуется ей, потому что Аля с ним разговаривает, больше ему и поговорить-то не с кем – все его приятели и родственники во Вьетнаме, а здесь он друзей до сих пор не завел…
Аполлинарии вдруг захотелось услышать Продавца бананов, как он говорит «Ал-ло!» – с ударением на первую «А». От этого «ал-ло» захватывает дух, будто она прыгает с высоченного утеса в океан, летит, летит, а до воды все еще бесконечно далеко…
Она достала из сумки телефон и даже нашла в контактах Продавца бананов, но звонить не стала, а, кое-как справившись с сердцебиением, которое всегда начинается у нее при мысли об этом мужчине, снова сунула мобильник в сумку, на самое дно. Сначала надо разобраться с Гущиным…
Если не думать о том, что Максим позвал ее в загс, но они так и не расписались, все остальное ее устраивало. Как-то сразу получилась жизнь, удовлетворяющая обоих. Гущин закидывал Але на карточку деньги на хозяйство и всегда сам платил за покупки, если они бывали в магазинах вместе. И даже иногда оставлял на консольном столике в прихожей наличные, говоря: «Побалуй себя». И получалось, что Аля могла бы и не работать в издательстве… Но она продолжала сочинять свои и чужие романы, деля время между компьютером и домашними делами: готовила еду, и Макс всегда хвалил ее стряпню. Наводила порядок – и Гущину нравились уют и чистота. А как-то, в свой выходной, он, без просьб со стороны Аполлинарии, отремонтировал и прибил все, что было сломано, расшатано, растеряло винтики, не включалось, не грело, не вращалось или годами ждало своего гвоздя. И теперь в квартире Аполлинарии отсутствовали капающие краны, не скрипели и не повисали на одной петле дверцы буфета, утюг, миксер и кофемолка работали как часы, а старинная полочка, та, что оставила Аполлинарии соседка-старушка Глафира Петровна вместе с кое-какой своей антикварной мебелью, наконец красовалась над консольным столиком в прихожей. Аля с удовольствием стирала и наглаживала любимые рубашки Гущина – бледно-серые или голубые в тонкую карандашную полоску, дорогие и многочисленные. Хорошие рубашки – слабость Максима, она и сама их ему покупала, если встречалось что-нибудь оригинальное, вот недавно с запонками подарила… Возможно, его ненормированный рабочий день, часто до следующего утра, мог кого-то вывести из себя. Но не Аполлинарию. Во-первых, она понимала, что жить со следователем совсем непросто, такая уж у Гущина работа, а во-вторых, ей, привыкшей к одиночеству, для общения вполне достаточно его редких выходных или неожиданных, средь бела дня, поездок на природу, просто вдвоем посидеть на травке. Аля с Максом даже в кино выбирались, но решили, что не стоит тратить время на просмотр ерунды в окружении жующих или уткнувшихся в мобильники людей. Может, просто с фильмами не повезло? С Жоркой Шишкиным было иначе. Никаких кинотеатров, никаких нежных бесед по ночам после секса… А с Гущиным, хотя никого в квартире, кроме попугая нет, они долго шепчутся в постели, обмениваясь взглядами на жизнь, предпочтениями, мечтами и поцелуями…