– Как все прошло? – осторожно спросил он.

– Отлично! Ив куда крепче, чем тебе кажется. А вскоре она и вовсе будет в полном порядке.

Я уже собиралась сказать, чтобы теперь Тинкер немного расслабился и дал Ив немного свободы, дабы сама ее природа могла взять свое – но удержалась: ведь не я же в тот вечер была за рулем!

– У нас есть офис в Палм-Бич, – сказал он через некоторое время. – Я вот подумываю, не отвезти ли ее туда на пару недель. Теплый климат и новое окружение ей не помешают. Что ты на сей счет думаешь?

– Звучит здорово.

– Мне просто кажется, что ей не вредно было бы сменить обстановку.

– У тебя такой измученный вид, что и тебе самому это не помешало бы.

Тинкер лишь устало улыбнулся в ответ.

Когда я встала, чтобы убрать со стола, он проводил мою пустую тарелку взглядом хорошо воспитанной, но очень голодной собаки, и я, разумеется, тут же принялась и ему жарить «яичницу под крышкой», старательно взбив яйца с сыром и зеленью. Проставив перед ним тарелку с румяной яичницей, я вспомнила, что видела в одном из кухонных шкафчиков бутылку столового шерри, откупорила ее и налила нам обоим по стакану. Мы маленькими глоточками пили шерри и болтали, плавно переходя с одной темы на другую и продолжая говорить вполголоса, в чем, собственно, не было никакой необходимости.

Упоминание о Флориде потянуло за собой воспоминания о Киз[59], и Тинкер тут же принялся рассказывать о том, как в детстве, прочитав «Остров сокровищ», копал вместе с братом на заднем дворе землю в поисках клада дублонов; после чего мы оба вспомнили «Робинзона Крузо» и свои мечты о том, чтобы тоже оказаться на необитаемом острове, и стали думать, какие две вещи хотели бы непременно иметь при себе, если бы нас в результате кораблекрушения выбросило на некий пустынный берег; Тинкер, естественно, назвал большой складной нож и кремень (что было вполне разумно), а я – колоду карт и «Уолдена» Торо[60] (что было совершенно неразумно), поскольку это, на мой взгляд, единственная книга, в которой бесконечность можно найти на любой странице.

И на мгновение мы позволили себе вообразить, что мы по-прежнему сидим в кафе у Макса, и наши колени соприкасаются под столом, и чайки кружат над крутым шпилем церкви Троицы, и перед нами все еще открыты те яркие возможности, которые влечет за собой наступление нового года.

Ох уж эти воспоминания о былом, как любил говорить мой отец: если не будешь осторожен, они тебя запросто распотрошат, как рыбку.

В вестибюле Тинкер снова взял меня за руки и сказал:

– Рад был повидаться с тобой, Кейти.

– И я тоже.

Когда я чуть отступила, собираясь уходить, он отпустил меня не сразу. Вид у него был такой, словно он борется с собой, решая, сказать мне что-то или не говорить. И вместо слов – а ведь на том конце коридора спала Ив! – он взял и поцеловал меня.

Это не был решительный поцелуй. Это был поцелуй-исследование. От меня требовалось совсем немного: чуть наклониться вперед, и тогда бы он, конечно же, крепко меня обнял. Но куда при нынешних обстоятельствах это могло бы нас привести?

А потому я нежно высвободила руки и приложила ладонь к его гладкой щеке, обретая покой в добром совете хранить терпение ради того, что «все покрывает, всему верит, на все надеется, все переносит»[61].

– Ты очень милый, Тинкер Грей.

Загудел приближающийся лифт. Я успела опустить руки, прежде чем Гамильтон раздвинул дверцы кабины. Тинкер кивнул ему и сунул руки в карманы пиджака.

– Спасибо за яичницу, – сказал он на прощание.

– Ты особо не надейся. Это единственное, что я умею готовить.

Тинкер улыбнулся, и в этой улыбке на мгновение промелькнуло его настоящее «я».